– Что, они так просто валяются? – спрашиваю я.

– Да, но они не заряжены.

Юрайя задирает рубашку. За пояс его штанов заткнут пистолет, сразу под татуировкой. Я смотрю на татуировку, пытаясь разобрать рисунок, но он опускает рубашку на место.

– Ладно, – говорит он. – Иди вставай перед мишенью.

Марлин уходит, на мгновение запнувшись.

– Ты же не собираешься на самом деле в нее стрелять? – спрашиваю я Юрайю.

– Это не настоящий пистолет, – тихо говорит Линн. – В нем пластмассовые пульки. В худшем случае он ее поцарапает, быть может, оставит шрам. По-твоему, мы совсем идиоты?

Марлин стоит перед мишенью и кладет маффин на голову. Юрайя щурит глаз, целясь из пистолета.

– Погоди! – кричит Марлин.

Она отламывает кусок маффина и закидывает в рот.

– Ням-ням! – неразборчиво кричит она и показывает Юрайе большой палец.

– Насколько я понимаю, ваши ранги были хорошими, – обращаюсь я к Линн.

Она кивает.

– Юрайя второй. Я первая. Марлин четвертая.

– Ты первая всего на волосок.

Юрайя продолжает целиться. Он нажимает на спуск. Маффин падает с головы Марлин. Она даже глазом не моргает.

– Мы оба выиграли! – кричит она.

– Ты скучаешь по своей бывшей фракции? – спрашивает Линн.

– Иногда, – отвечаю я. – Там было спокойнее. Не так утомительно.

Марлин поднимает маффин с пола и впивается в него зубами.

– Фу! – кричит Юрайя.

– Инициация должна нас вымотать, чтобы выявить истинную суть. По крайней мере, так говорит Эрик. – Линн выгибает бровь.

– Четыре говорит, что инициация должна нас подготовить.

– Ну, они во многом расходятся.

Я киваю. Четыре говорил, что Эрик видит Лихость не такой, какой она должна быть, но жаль, он не сказал, какой именно она должна быть по его мнению. Время от времени передо мной мелькают отблески истинной Лихости – приветственные крики, когда я спрыгнула с крыши, сеть рук, которая поймала меня после спуска по тросу, – но этого недостаточно. Он читал манифест Лихости? И действительно верит в будничные проявления мужества?

Дверь в тренировочный зал открывается. Шона, Зик и Четыре входят в тот самый миг, когда Юрайя стреляет в очередную мишень. Пластмассовая пулька отскакивает от середины мишени и катится по полу.

– Мне показалось, я что-то слышал, – говорит Четыре.

– Похоже, это мой придурок-братец, – отвечает Зик. – Вам нельзя здесь находиться после занятий. Осторожнее, не то Четыре расскажет Эрику, и он вас освежует заживо.

При виде брата Юрайя морщит нос и убирает пневматический пистолет. Марлин пересекает комнату, грызя маффин, и Четыре отходит от двери, чтобы выпустить нас.

– Ты ведь не расскажешь Эрику? – Линн с подозрением глядит на Четыре.

– Не расскажу.

Когда я прохожу мимо него, он подталкивает меня в спину, положив ладонь между лопатками. Я вздрагиваю. Надеюсь, он не заметил.

Остальные идут по коридору, Зик и Юрайя толкают-с я, Марлин делится маффином с Шоной, Линн марширует впереди. Я делаю шаг за ними.

– Погоди, – окликает Четыре.

Я оборачиваюсь, гадая, какой вариант Четыре мне предстанет – тот, который бранит меня, или тот, который лазает со мной по чертовым колесам. Он чуть улыбается, но улыбка не достигает его глаз, которые остаются напряженными и тревожными.

– Твое место здесь, ты это знаешь? – спрашивает он. – Твое место рядом с нами. Скоро все закончится, так что потерпи немного, хорошо?

Он чешет за ухом и отводит глаза, как будто смущен своими словами.

Я смотрю на него. Мое сердце стучит повсюду, даже в пальцах ног. Мне хочется сделать что-то дерзкое, но с тем же успехом я могу просто уйти. Я не знаю, что умнее или лучше. И не уверена, что мне не плевать.

Я беру его за руку. Наши пальцы сплетаются. У меня перехватывает дыхание.

Я смотрю на него, а он смотрит на меня. Долгое мгновение мы не двигаемся. Затем я отнимаю руку и бегу за Юрайей, Линн и Марлин. Возможно, теперь он считает меня глупой или странной. А может, дело того стоило.

Я возвращаюсь в спальню раньше всех и, когда остальные начинают подтягиваться, ложусь в кровать и притворяюсь спящей. Мне никто не нужен, раз они собираются так реагировать на мои успехи. Если я пройду инициацию, то стану лихачкой и мне больше не придется их видеть.

Они не нужны мне… но смогу ли я без них обойтись? Каждая татуировка, которую мы делали вместе, – знак их дружбы, и почти каждый случай, когда я смеялась в этом мрачном подземелье, – их заслуга. Я не хочу терять их. Но меня гложет чувство, будто я их уже потеряла.

Через полчаса лихорадочных размышлений, не меньше, я переворачиваюсь на спину и открываю глаза. В спальне темно – все легли спать. «Наверное, устали на меня обижаться», – с кривой улыбкой думаю я. Как будто мало того, что я выходец из самой ненавистной фракции, теперь я еще и показала свое превосходство.

Я вылезаю из кровати, чтобы попить воды. Я не испытываю жажду, просто хочется чем-то заняться. Босые пятки липнут к полу, рукой я веду по стене, чтобы идти ровно. Над питьевым фонтанчиком светится голубоватая лампа.

Я перекидываю волосы через плечо и наклоняюсь. Едва коснувшись воды губами, я слышу голоса в конце коридора. Я крадусь к ним под покровом темноты.

– Пока что никаких следов.

Голос Эрика. Следов чего?

– Так и должно быть. – Женский голос, холодный и знакомый, но знакомый словно во сне, не наяву. – Боевая подготовка ничего не показывает. Симуляции, однако, выявляют мятежных дивергентов, если таковые имеются, и потому необходимо просмотреть записи несколько раз для верности.

При слове «дивергент» у меня кровь стынет в жилах. Я наклоняюсь вперед, прижимаясь бедрами к камню, чтобы увидеть, кому принадлежит знакомый голос.

– Не забывай, почему я заставила Макса назначить тебя, – продолжает голос. – Твоя главная задача – выискивать их. Всегда.

– Не забуду.

Я подаюсь вперед на несколько дюймов, надеясь, что меня по-прежнему не видно. Кому бы ни принадлежал этот голос, она дергает за ниточки, она поставила Эрика во главе Лихости, она желает мне смерти. Я вытягиваю шею, напрягаюсь, чтобы увидеть собеседников, прежде чем они скроются за углом.

И в этот миг кто-то хватает меня сзади.

Я начинаю кричать, но мой рот зажимает ладонь. Она пахнет мылом и достаточно большая, чтобы закрыть нижнюю половину моего лица. Я дергаюсь, но руки, которые меня держат, слишком сильные, и я впиваюсь зубами в палец.

– Ой! – Грубый голос.