больше. Арлстау желал, чтобы Данучи не согласился, пошёл против полководца, но не знал, как бы сам поступил на его месте…

Данучи ждал ответ на свой вопрос в покоях. Лёжа в кровати, ужинал тем, что приготовили слуги полководца. Давно уже знали его вкусы, но едой не купить, еда – это дёшево. Хоть был голоден, но без жадности ел.

Перед ним три листка, одна кисть, пару тысяч последствий, а над ним Арлстау, протянул ему свой собственный листок с единственным вопросом.

Силуэт долго всматривался в новые руки Арлстау – во взгляде боль, сомнения похожи на туман, хоть и не видно за тенью всего этого. Взял в руки листок, прочёл его и тут же сжёг, подарив бумагу свече.

–Не важно, кто я! Важно, кто ты сам! – спрыгнув с кровати, закричал Данучи, глядя в глаза Арлстау, чем не на шутку испугал его.

Арлстау на миг увидел глаза, похожие на его, а затем Данучи потерял его из вида и растерянно смотрел по сторонам. Не всегда Арлстау был виден ему…

Этой ночью он нарисовал лишь одну душу, не смотря на три приготовленных листка. Душу иллюзии нарисовал за мгновение, но готовился к ней до двух ночи. Она невидима для взгляда, она прозрачна, нет в ней ни сияния, ни красок. Чистое полотно осталось чистым, но Арлстау видел, что это не так – он ощущал на ней душу иллюзии…

Рано утром, когда лучи солнца ещё прятались за горизонтом, Данучи прибыл к полководцу и имел наглость просить стражников сию секунду разбудить того.

Стражники угодили в неприятное положение, оказавшись между двумя огнями, и неизвестно, какой из них обжигает сильнее. С одной стороны, своенравный и вспыльчивый полководец, который мог жестоко наказать их за раннее пробуждение по прихоти обычного солдата. С другой стороны, перед ними не обычный солдат, его боялись все до единого, вчерашним днём он изменил историю их мира.

Не долго взвешивая, они решили разбудить. Сначала донёсся разъярённый крик полководца, но затем ему сообщили, кто его будит, и крик погас, растворился в первых лучах солнца.

Стражник вышел из покоев, весь покрасневший от эмоций и пригласил Данучи, поклонившись тому, как хозяину.

Полководец и не собирался вставать с кровати, предчувствуя короткий разговор.

–Чем порадуешь? – спросил он в предвкушении безумных идей, но художник идеями не делится.

–Через минуту я поеду в город их настоятеля.

–Сколько людей тебе нужно?

–Я поеду один.

Ответ полководца устроил.

–Что требуется от меня?

–Мне нужно, чтобы все ваши войска на закате окружили этот город. Я подам знак, когда можно будет войти.

–Каким будет знак?

–Поверь, его заметят все! Солнце исчезнет, и что-то произойдёт!

Ответ вновь устроил, и полководец объяснил в двух словах, как добраться до их города, и через минуту Данучи мчался навстречу своей новой войне, не зная, чем она закончится. Думал о сегодняшнем, скучал по-вчерашнему, в котором ничего значимого не осталось – семья осталась лишь на страницах дневника, в воспоминаниях теперь её не было.

Ещё не знал, какой знак подаст полководцу, половина души желала предать, а другая половина – уйти. Быть рабом полководца ни одна частичка не желала.

Час дороги – пустота, ещё час – сплошной туман.

Перед туманом остановился, стало не по себе от его густоты, видимость нулевая, и неизвестно, что внутри. Было ощущение, что перед ним яма, заполненная миллионом облаков.

Шагнул в него, и видимость вернулась. Нет, туман остался, но не был густым.

В туманах шагать неприятно, а жить в них, возможно, невыносимо, но шагал за него его конь, да и жить в этой влаге Данучи не собирался.

С каждым шагом художника, туман редел, но полностью рассеиваться не собирался. Пустота исчезала, появились деревья, луга и цветы, что красили собой белую почву. «А деревья здесь и правда красочные – и лиловые, и красные – не такие, как у нас, напичканные зеленью. Богаче здесь все цвета, да всё здесь кругом лучше, чем у нас, не смотря на морозы и слепоту тумана! И как им не завидовать, раз живут они в такой красоте?!» …

Дорога спускалась лишь вниз, и Великий город, наконец, замаячил перед глазами.

Данучи отпустил коня и с упоением впился глазами в увиденное. «Как они это построили? Неужели, живут в темноте?» – были первыми его мыслями.

Ощущение, что их город – серый шар, но половина его – внутри их планеты, а половина на поверхности. Стены и крыша были единым целым и представляли собой обрывки горных пород, но гигантских размеров. И длина, и ширина, и высота города одинаковые – три километра, а ворота высотою двадцать метров. С одной стороны города невысокие горы, покрытые зелёной травой, а с другой пустая, белая пустыня. «Красиво, и даже туман не мешает всё это увидеть…» …

Душу города рисовал несколько минут, а не секунду – было ощущение, что уже рисовал её однажды, а сейчас создал лишь продолжение. Нарисовал её лишь после того, как изобразил карандашом в своём дневнике сам город, чтобы не забыть его однажды – наивный, надеется прожить дольше года.

Арлстау она чем-то напомнила душу города, в котором он сейчас находился. На полотне не пятна, а круги – их десятки, и все соединены между собой серебряными нитями. Всё в душе города было связано между собой, ничто в нём без чего-то не могло существовать.

Что вложил в неё Данучи, Арлстау не догадался, но ему показалось, что это несколько вариантов развития событий, и каждый из них был зависим от грядущего.

Как он это сделал, Арлстау не знал и ещё не горел желанием узнать. Настолько далеко заходить в своём мастерстве ему ещё рано.

С небес посыпал серый снег, похожий на пепел, и он не остановится, пока Данучи не выйдет живым из тёмного города. Но отпустят ли?!

Оставшийся путь проделал ногами, терзая себя сомнениями и уговаривая поступить по совести. Слишком уж мирная и красивая местность здесь, чтобы загрязнять её войной, и обоим художникам не хотелось думать, что, возможно, сегодня здесь будут лишь руины, деревья вспыхнут красным огнём, и птицы больше не споют им песен…

Два полотна, точнее, листка не предвещали два варианта развития событий. Одно было началом его плана, и он спрятал его по дороге, потому что смысла брать с собой уже не было – оно сработало и исправлять в этой душе ничего не собирался. Второе полотно – план «А, Б, В, Г, Д», взял с собой, ничуть не