На месте, где сидел и творил юный каллиграф, красуется свеженачертанное: «ВАНЬКА ХУ». Третья буква во втором слове пока только намечена и в отличие от остальных практически не читается. Красиво, динамично, объёмно и самобытно.

С возвращением Ваньки оживление проходит. Он идёт и на ходу проверяет решение задачи. Молча, без комментариев.

– Правильный ответ, – говорит он, но не успевает закончить, потому что в дверь стучат.

Все оборачиваются, ожидая продолжения представления, но на пороге появляется строгая дама, судя по всему учительница.

– Иван Иосифович, Брагина в учительскую вызывают.

Ванька молча кивает. Какого хрена… Быстро здесь дела делаются. Настучал Ширяй скотина…

– Вещи тоже возьми, – говорит учительница.

Она дожидается, пока я выйду и ведёт меня в учительскую, расположенную на этом же этаже, с противоположной стороны коридора.

– Жди здесь, – бросает она, оставляя меня в небольшом помещении вроде приёмной, а сама проходит дальше и скрывается за дверью. Здесь же на стульях я вижу понурую троицу – Ширяя и его сателлитов.

– Ну что, сдали меня, жертвы аборта? – хмуро спрашиваю я.

– Не, мы ничё не сказали, – как-то слишком уж по-дружески отвечает Ширяй.

Я обвожу их взглядом. Вроде не слишком пострадали. Жить будут.

– Слушай… босс, – вдруг говорит тот самый червь, что получил по губам за Брагу, – а правда, это… ну что ты типа Джагу мочканул?

– Кто сказал? – хмурюсь я.

В распространении мифов о своих «подвигах» я совсем не заинтересован. Вот просто совершенно. Они переглядываются. Впечатлены. Даже боссом готовы называть. Ну ёлки же палки!

– Про босса я пошутил, не нужно меня так звать, – говорю я чуть помолчав. – Зовите просто Егором. А про Джагу…

В этот момент открывается дверь, и из неё выходит та самая училка, что привела меня сюда и… табачный капитан Артюшкин.

– Никому в общем не треплите об этом, – заканчиваю я прерванную фразу. – Я серьёзно.

– Брагин, – говорит она. – С тобой тут из милиции хотят поговорить. Пойдёмте, Анатолий Семёнович, я вам открою свободный кабинет.

16. Школьные годы чудесные

Учительница заводит нас в класс и оставляет одних.

– Ну что, Брагин, – говорит капитан, оглаживая усы, – ты думал, я с тобой в бирюльки играть буду? Нет, не буду. Не станешь помогать, сейчас же окажешься там, где уже был недавно.

Я присаживаюсь за первую парту, откидываюсь на спинку стула и ничего не отвечаю, просто смотрю на него. Как на диковинку.

– Похоже, ты не осознаёшь, что стоишь на краю пропасти и что равновесие уже потеряно.

Он подходит к парте и опершись об неё руками, нависает надо мной. Типа, давит на психику.

– И если я не поймаю тебя за край одежды, – продолжает он, – а никто другой уже не может этого сделать, то ты ещё взмахнёшь пару раз лапками и полетишь вниз, в пропасть, из которой такие как ты не выбираются. Никогда. Они там сдыхают.

Он отходит к учительскому столу, берёт стул, возвращается и ставит передо мной, затем садится, складывает руки и буравит взглядом. А я разглядываю наглядные пособия, карты и портреты выдающихся людей. Кабинет истории, судя по всему.

– Это ты сейчас такой смелый, – хмыкает он, – в родной школе. А вот когда окажешься в одной хате с малолетками типа того же Джаги, с жестокими, разнузданными, для которых убить ничего не стоит, а уж изнасиловать, опустить, унизить – это вообще, как два пальца обоссать, вот тогда ты вспомнишь о возможности, которую я тебе давал, но будет поздно.

Он достаёт помятую пачку сигарет, но вспомнив, вероятно, где находится, неохотно убирает обратно. Наверное, по сценарию, он должен сейчас закурить и помолчать, чтобы дать мне возможность осознать важность его слов и глубину предстоящего падения, чтоб аж свист в ушах.

– Не пойму я, – нарушаю я тишину, – вы чего хотите, уважаемый капитан товарищ? Вы хотите Каху или геморрой на всю попу да ещё и со служебным расследованием?

Надо отдать ему должное, он не вскакивает, не надувается, не краснеет, не пучит глаза и не брызжет слюной после этих моих слов. Глаза его чуть прищуриваются и продолжают цепко следить за мной.

– Даже если вы Джагу своего под тяжкие телесные подведёте, попробуйте обойти состояние аффекта и процессуальные нарушения. Знаете интернат, в котором он учится? Тот, что напротив отдела вашего. Так там кое-кто видел, как Рыбкин привёл меня, а потом ушёл один. А я долго не выходил и неизвестно вообще, когда вышел. В общем, вряд ли что-то у вас выгорит.

Тут я привираю, конечно, на понт беру, но надо же мне козырями сверкнуть.

– Прямо из интерната наблюдал? – усмехается кэп.

– Нет, по улице шёл, остановился и подождал. Но это ж не всё. У вас тут ещё и использование несовершеннолетнего в качестве агента, да ещё и в неофициальном деле. Жесть. Полный трешак, товарищ капитан.

– Войны значит хочешь, – хмыкает капитан и начинает крутить свой ус. – Проиграешь с такими картами.

– Нет, – спокойно отвечаю я. – Не хочу. Хоть, скорее всего, и не проиграю. Вам, в любом случае, это всё в плюс не пойдёт. Но, на самом деле, я хочу помочь. У нас интересы совпадают. Но вы мне мешаете. Будто сам с собой не можете договориться, чего вам надо.

– И в чём же они у нас совпадают, интересы то есть?

– Мы оба хотим закрыть Каху. У меня к нему личная неприязнь, понимаете? И вообще, я глубоко убеждён, что таким говнюкам не место на свободе. Помните, как товарищ Жеглов сказал? Вот. Я преступников не люблю, у меня на них аллергия. Я мент по натуре своей, как и вы. Хотя, что у вас на уме я не знаю. Но пока наши интересы совпадают, я вам помогаю. Вы правда всё дело пытаетесь испоганить, так что я начинаю уже сомневаться, по пути ли нам.

Он молчит, не торопится высказаться, ждёт пока я открою свои карты.

– В общем так. Каха меня хотел прибить, поэтому и подослал своего Джагу. Но это просто бла-бла-бла…

– Чего это? – переспрашивает он.

– Пустой трёп, который к делу не пришьёшь. Чисто для вашего понимания. Просто хотел меня наказать за то