Решение Гумбольдта миновать Вену оказалось мудрым: французская армия перешла Рейн и двинулась через Швабию, чтобы в середине ноября занять Вену. Три недели спустя Наполеон разгромил австрийцев и русских в сражении при Аустерлице (нынешний Славков-у-Брно в Чешской Республике). Решающая победа Наполеона у Аустерлица положила конец Священной Римской империи и всей прежней Европе.

Отчаянно стараясь не угодить на поле одного из сражений, Гумбольдт изменил ранее продуманный маршрут до Берлина. Теперь он остановился на озере Комо на севере Италии, где повстречался с итальянским ученым Алессандро Вольтой, недавно изобретшим электрическую батарею. После этого вопреки разбушевавшимся зимним метелям Гумбольдт перешел через Альпы. Дожди, ветры и снегопады были его стихией{729}. Двигаясь на север, через германские княжества, он навещал по пути своих старых друзей. Одним из них был живший в Геттингене Иоганн Фридрих Блюменбах, его бывший профессор. 16 ноября 1805 г., через год с лишним после возвращения в Европу, Александр фон Гумбольдт приехал вместе с Гей-Люссаком в Берлин.

После Парижа и Рима Берлин казался провинциальным, и ровная местность вокруг города выглядела незамысловатой и скучной{730}. Гумбольдт, полюбивший жару и влажность джунглей, выбрал для приезда сюда худшее время года. Берлин весь промерз за те первые месяцы суровой зимы. В считаные недели Гумбольдт захворал, покрылся сыпью и ослаб от жара. Погода, писал он Гёте в начале февраля 1806 г., была невыносимой. Он был скорее «тропической натурой» и более не одевался в соответствии с холодным и сырым климатом Северной Германии{731}.

Он только что приехал, а уже рвался обратно. Как здесь работать и где взять достаточно ученых-единомышленников? В городе даже не было университета, и земля, говорил он, «горит под моими ногами»{732}. Правда, король Фридрих Вильгельм III был в восторге от возвращения самого знаменитого на свете прусса. Прославившийся на всю Европу своими смелыми путешествиями, Гумбольдт стал бы полезным украшением для его двора. Король даровал ему щедрое годовое содержание в размере 2500 талеров, не сопровождавшееся никакими ответными обязательствами{733}. Это была крупная сумма по тем временам: профессиональные ремесленники – плотники и столяры – не зарабатывали в год и двухсот талеров; правда, она не шла ни в какое сравнение с 13 400 талерами – жалованьем Вильгельма фон Гумбольдта в качестве прусского посла{734}. Кроме того, король произвел Гумбольдта в свои камергеры, вновь без видимых условий. Истратив большую часть своего наследства, Гумбольдт нуждался в деньгах, но в то же время назвал монаршие милости «почти гнетущими»{735}.

Человек мрачный и экономный, Фридрих Вильгельм III не был выдающимся правителем. Он не стремился к удовольствиям и не принадлежал к любителям изящных искусств, как его отец Фридрих Вильгельм II, и не обладал военными и научными способностями своего двоюродного деда Фридриха Великого. Зато был увлечен часами и мундирами, причем настолько, что Наполеон якобы сказал как-то, что Фридриху Вильгельму III следовало бы заделаться портным, так как «он всегда точно знает, сколько ткани нужно для солдатской формы»{736}.

Тяготясь своей зависимостью от двора, Гумбольдт просил друзей не распространяться об обрушившихся на него высочайших милостях{737}. И неспроста: некоторых шокировало, что, прослывший таким независимым, революционно настроенный Гумбольдт сделался подданным короля. Его друг Леопольд фон Бух сетовал, что теперь Гумбольдт проводит в королевских дворцах больше времени, чем придворные. Вместо того чтобы сосредоточиться на научных занятиях, горевал Бух, он тратит время на придворные сплетни{738}. Обвинение было не вполне справедливым, потому что на самом деле Гумбольдт гораздо больше занимался наукой, чем придворными делами. Ему приходилось регулярно бывать при дворе, но он выкраивал время на лекции в Берлинской академии наук, писательство и продолжение сравнительных магнитных наблюдений, начатых в Южной Америке.

Давний друг семьи и зажиточный владелец винокурни пригласил Гумбольдта пожить в его садовом домике{739}. Его имение раскинулось на берегу Шпрее, всего в нескольких сотнях ярдов от знаменитого бульвара Унтер-дер-Линден. Маленький садовый дом был простой, но безупречный – что сэкономило Гумбольдту деньги и позволило ему сосредоточиться на своих магнитных наблюдениях. Для этих целей он построил в саду шалаш, не использовав ни одного железного предмета или гвоздя, чтобы ничто не влияло на результаты наблюдений{740}. Однажды они с коллегой потратили несколько дней кряду, снимая данные каждые полчаса, днем и ночью, и засыпая лишь урывками. Эксперимент дал 6000 результатов, правда, сами экспериментаторы от этого совершенно обессилели.

В начале апреля 1806 г., проведя с Гумбольдтом целый год, Жозеф Луи Гей-Люссак вернулся в Париж{741}. Гумбольдту стало в Берлине грустно и одиноко, и уже через несколько дней он посетовал в письме другу, что живет «совсем один, как чужой»{742}. Пруссию он воспринимал как чужую страну. Гумбольдт также переживал за свои ботанические публикации, которые взял на себя Бонплан. Это были специальные книги для ученых на основе собранных в Южной Америке гербариев. Как опытный ботаник, Бонплан был лучше подготовлен для этой задачи, чем Гумбольдт. Тем не менее Бонплан полностью ее игнорировал. Ему никогда не нравилась тяжелая рутинная работа по описанию образцов растений и вообще писать; пробираться по джунглям ему нравилось несравненно больше, чем корпеть за письменным столом{743}. Расстроенный медленным продвижением в работе, Гумбольдт докучал Бонплана просьбами ускориться. Когда Бонплан отправил наконец в Берлин первые пробные страницы, Гумбольдт пришел в раздражение от количества ошибок. Точность не была сильной стороной Бонплана, особенно, как считал Гумбольдт, «касательно латыни и цифр»{744}.