Хотя Гумбольдт весь день был окружен людьми, но при этом сохранял эмоциональную отстраненность. Он быстро выносил суждения о людях, слишком быстро и неделикатно, что сам признавал{702}. Ему была, без сомнения, присуща склонность к Schadenfreude[14], и ему нравилось разоблачать чужие оплошности{703}. Всегда находчивый, он нередко увлекался, выдумывая уничижительные прозвища или сплетничая за спиной людей. Сицилийского короля, к примеру, он прозвал «макаронным королем»{704}, а одного консервативного прусского министра – «ледышкой»{705}, от чьей холодности у него якобы возник в правом плече ревматизм. Однако, как считал его брат Вильгельм, за честолюбием, неугомонностью, острым языком Гумбольдта в действительности скрывались мягкость и уязвимость, которые мало кто замечал{706}. Как объяснял Вильгельм Каролине, при всем стремлении Александра к славе и признанию ни то ни другое не сделало бы его счастливым. Во время своих путешествий он был переполнен радостью от созерцания природы, но теперь, вернувшись в Европу, снова почувствовал одиночество.

Как в мире природы он всегда все связывал и соотносил, так в области личных отношений Гумбольдт оставался, как ни странно, одиночкой. Узнав, например, о смерти близкого друга за время его отсутствия, он написал вдове философское письмо, где не нашлось места сочувствию. В такой ситуации он был склонен рассуждать скорее об иудейском и древнегреческом восприятии смерти, а не о достоинствах усопшего; к тому же письмо было написано на французском языке, который, он знал, она не понимает{707}. Когда через пару недель после его приезда в Париж умерла от прививки оспы трехмесячная дочь Каролины и Вильгельма, второй ребенок, которого пара потеряла всего за год с небольшим, Каролина впала в безутешное горе. Муж был далеко, в Риме, ей приходилось горевать одной, и она надеялась на эмоциональную поддержку деверя, но быстро убедилась, что Александр, сочувствуя ей, лишь «изображает чувства, а не действительно их испытывает»{708}.

Но Каролина, несмотря на свою страшную утрату, беспокоилась о Гумбольдте. Он вернулся живым из длительной, трудной экспедиции, но проявлял беспомощность в практических аспектах повседневной жизни. Например, он понятия не имел о том, до какой степени пятилетнее путешествие сократило его состояние. Видя его наивность в финансовых делах, Каролина попросила Вильгельма написать из Рима серьезное письмо с объяснением для Александра, как и почему убывают его средства{709}. Потом, осенью 1804 г., готовясь вернуться из Парижа в Рим, она поняла, как опасно оставлять Александра одного{710}. Его самостоятельная, без внешнего сдерживания, жизнь привела бы, как она опасалась, к катастрофе. «Меня тревожит его душевное равновесие», – призналась она. Поняв, как сильна ее тревога, Вильгельм предложил ей еще немного побыть в Париже.

Александр был деятелен и непрерывно вынашивал новые планы, как сообщала Каролина своему мужу. Греция, Италия, Испания – «все европейские страны теснились в его голове»{711}. Он надеялся приступить к исследованию Североамериканского континента. Ему хотелось двинуться на запад. Одному из своих новых американских знакомых он писал, что это план, для которого Томас Джефферсон «был бы самым подходящим помощником»{712}. Столько еще всего нужно было повидать! «Я раздумываю о Миссури, Северном полярном круге и Азии», – писал он и добавлял: «Молодость надо использовать сполна». Впрочем, прежде чем пуститься в новое приключение, следовало начать описывать результаты прошлой экспедиции – но с чего начать?

Одной книги Гумбольдту было заведомо мало. Он замышлял серию объемных и красиво иллюстрированных томов с описанием, к примеру, величайших вершин Анд, экзотических цветов, древних манускриптов и руин эпохи инков{713}. Он задумал создать и несколько более специализированных трудов: ботанические и зоологические публикации, которые опишут растения и животных Латинской Америки точно и научно, как и кое-что по астрономии и географии. В его планах был атлас, который будет включать его новые карты распределения флоры по миру, с расположением вулканов и горных цепей, рек и так далее. Но Гумбольдт также хотел писать и дешевые, менее специализированные книги, которые объяснили бы его новое представление о природе широкой аудитории. Он назначил ответственным за книги по ботанике Бонплана, а все остальные решил писать сам.

Обладая развитым умом, Гумбольдт часто с трудом поспевал за собственными мыслями. В то время как он писал, новые идеи неожиданно возникали, и он выплескивал их на ту же страницу в виде рисунка или вычислений на полях. Когда ему не хватало места, Гумбольдт использовал свой широкий стол, на котором вырезал или небрежно царапал мысли. Скоро вся столешница покрылась цифрами, графиками и записями, так что пришлось вызвать плотника, чтобы он снова выстрогал стол начисто{714}.

Эта работа не препятствовала его разъездам, ведь он находился в Европе, рядом с центрами научного образования. Если было нужно, Гумбольдт мог работать где угодно, даже в возке, пристроив блокнот на коленях и покрывая страницу за страницей своим почти неразборчивым почерком. Он хотел побывать у Вильгельма в Риме и увидеть Альпы и Везувий. В марте 1805 г., через семь месяцев после приезда во Францию и через несколько недель после окончательного отъезда Каролины в Рим, Гумбольдт и его новый друг химик Гей-Люссак также отправились в Италию{715}. Теперь Гумбольдт проводил много времени в обществе 26-летнего неженатого Гей-Люссака, который, казалось, заменил близкого друга Монтуфара, ранее в том же году переехавшего в Мадрид[15].