Сначала Гумбольдт и Гей-Люссак отправились в Лион и потом в Шамбери – городок на юго-востоке Франции, откуда они могли видеть поднимающиеся на горизонте Альпы. Теплый воздух оживлял французскую сельскую округу, деревья были покрыты свежей зеленью. Птицы вили гнезда, а вдоль дорог росли яркие весенние цветы. Путешественники взяли с собой лучшие приборы, какие сумели найти, и регулярно останавливались для метеорологических замеров, которые Гумбольдт хотел сравнить с данными, привезенными из Южной Америки. Из Шамбери они продолжили двигаться на юго-восток и, перевалив через Альпы, оказались в Италии{716}. Гумбольдт был в восторге: он снова в горах.

В последний день апреля они приехали в Рим и остановились у Вильгельма и Каролины{717}. С тех пор как пара переехала в Рим два с половиной года назад, их дом стал местом встреч художников и мыслителей{718}. Каждые среду и воскресенье Каролина и Вильгельм устраивали званый обед, а вечером тоже собирали большое количество гостей, среди которых были ученые; важно, кем они были, прославленными мыслителями, путешественниками-аристократами или нуждающимися художниками. Здесь Гумбольдт нашел благодарных слушателей своих историй о джунглях и Андах; но также и художников, создававших на основе его аляповатых зарисовок прекрасные картины для его будущих изданий. Гумбольдт договорился о встрече с Леопольдом фон Бухом, старым знакомым еще со времен учебы в Горной академии во Фрайберге, теперь ставшим одним из самых уважаемых геологов Европы{719}. Они строили планы совместного исследования Везувия и Альп.

Гумбольдт нашел больше знакомых в Риме. В июле из Франции приехал Симон Боливар. Предыдущей зимой, когда холодные дни окутали Париж серой пеленой, Боливар впадал в мрачное настроение. Симон Родригес, его старый наставник из Каракаса, тоже бывший в Париже, предложил поездку. В апреле они проехали на дилижансе в Лион и затем принялись гулять. Они прошли по полям и через леса, наслаждаясь сельскими пейзажами. Они болтали, распевали песни и читали. Всю жизнь Боливару нравилось бывать на природе, и теперь он вновь был опьянен свежим воздухом, тренировками и природой. Когда он увидел Альпы на горизонте, Боливар вспоминал первозданные пейзажи своей юности, горы, против которых примостился Каракас. Теперь его мысли были целиком посвящены родной стране. В мае он перешел Савойские Альпы и пешком пришел в Рим{720}.

В Риме Боливар и Гумбольдт снова заговорили о Южной Америке и революциях. Хотя Гумбольдт надеялся, что испанские колонии сами сбросят колониальное иго, однако ни в Париже, ни в Риме, общаясь с Боливаром, он никогда не представлял его предводителем их восстания. Когда Боливар восторженно говорил об освобождении своего народа, Гумбольдт видел только молодого человека с бурным воображением, «мечтателя», как он говорил, которому еще только предстояло возмужать{721}. Гумбольдт не разубеждал, но, как писал потом их общий друг, именно гумбольдтовские «искусная мудрость и превосходное благоразумие» пригодились Боливару в то время, когда он был еще молод и горяч{722}. Друг Гумбольдта Леопольд фон Бух – человек, известный своими геологическими познаниями и асоциальным и бесцеремонным поведением, – был раздражен перерастанием научных собраний, на которые он рассчитывал, в политические сходки. Бух называл Боливара «выдумщиком», напичканным провокационными идеями{723}. Итак, 16 июля Бух с облегчением уехал из Рима в Неаполь к Везувию вместе с Гумбольдтом и Гей-Люссаком, но без Боливара.

Момент был самый подходящий. Через месяц, вечером 12 августа, когда Гумбольдт развлекал группу приехавших в Неаполь немцев рассказами об Ориноко и Андах, прямо у них на глазах началось извержение Везувия{724}. Гумбольдт не мог поверить в свою удачу. По выражению одного ученого, это был «подарок, который Везувий решил сделать Гумбольдту»{725}. Прямо с хозяйского балкона Гумбольдт видел хлынувший вниз поток лавы, уничтожающий виноградники, деревни и леса. Неаполь был погружен в потусторонний свет. Спустя считаные минуты Гумбольдт был готов скакать к безумствующему вулкану, чтобы наблюдать за извержением как можно ближе. За следующие несколько дней он шесть раз поднимался на Везувий. Это все было очень впечатляюще, писал Гумбольдт Бонплану, но несравнимо с виденным в Южной Америке. Везувий по сравнению с Котопахи был что «астероид по сравнению с Сатурном»{726}.

Извержение вулкана Везувий

© Wellcome Collection / CC BY

Тем временем в Риме, в особенно знойный день середины августа, Боливар, Родригес и еще один их друг из Южной Америки поднялись на холм Монте-Сакро{727}. Там, глядя сверху на Рим, Родригес рассказал друзьям о плебеях Древнего Рима, которые, стоя на этом самом холме, грозили выйти из республики в знак протеста против правления патрициев. Услышав эту историю, Боливар рухнул на колени, схватил Родригеса за руку и поклялся освободить Венесуэлу. Он не остановится, пообещал Боливар, пока «не сбросит оковы»{728}. Это был поворотный момент в жизни Боливара: отныне факелом, освещающим его жизненный путь, стала свобода его родины. Через два года он вернулся в Каракас уже не светским денди, а человеком, ведомым помыслами о революции и свободе. Уже посеянные семена освобождения Южной Америки начали прорастать.

Ко времени возвращения Гумбольдта в Рим в конце августа Боливар уже уехал. Непоседа Гумбольдт тоже не желал оставаться на месте: он решил податься в Берлин. По пути на север он ненадолго останавливался во Флоренции, Болонье, Милане. План побывать также в Вене был неосуществим, потому что с ним ехал Гей-Люссак, а так как Франция воевала с Австрией, французу там грозила опасность. Науке, выражался Гумбольдт, более не оказывают защиты в этой ненадежной обстановке.