Собственно говоря, на практике мы как раз и воспитываем таких адвокатов, которые бы обладали подобной силой убеждения. Наиболее благодатной средой являются дискуссионные клубы, которые есть практически в любой средней школе и в любом колледже Америки. Сам я, правда, подобным предметом никогда не интересовался, хотя в школе, где я учился, была первоклассная и очень способная команда, много раз побеждавшая своих соперников в диспутах. Шкафчики участников команды были битком набиты призами. Чего, увы, не скажешь о нашей спортивной команде. Как бы то ни было, я не имел ни малейшего представления о том, что происходит на этих состязаниях, пока не стал взрослым. Участникам дискуссии заранее сообщают темы дебатов, но не сообщают одно: на чьей стороне они будут выступать. Им это говорят только перед началом состязания. Победителем становится та команда, которая наиболее убедительно отстаивает свою позицию. Цель не в том, чтобы установить истину, а в том, чтобы научиться спорить, причем как с той, так и с другой стороны. Правилами специально предусмотрено, что все обсуждаемые темы имеют только два подхода, каждый из которых отстаивается одной из сторон. Не три. Не пять. Не бесконечное множество. Узнав об этом, я, начинающий ученый, не придумал ничего лучше, как окунуться в эту среду, разрушительную для поиска истины.

Возможно, я сильно преувеличиваю. Но я учился не где-нибудь, а в Нью-йоркской школе естественных наук, среди выпускников которой было восемь лауреатов Нобелевской премии: семь по физике и один по химии. Да и сама культура дискуссий не могла сильно повредить научной культуре. Тем не менее это заставляет о многом задуматься. В частности, о наших политиках. Дело в том, что практически все они пришли на политическую арену из юриспруденции. Недаром же их называют законодателями. Поневоле напрашивается вопрос: не искусство ли ведения споров виной дискуссионным тупикам в Конгрессе?

Так или иначе, но стремление установить вину или невиновность всегда было присуще человеку. И это прекрасно – с этим нельзя не согласиться. Но есть ли возможность для совершенствования? И нуждается ли сама система в дальнейшем совершенствовании? Похоже, что ответ на этот вопрос «нет».

Когда меня впервые пригласили выступить в качестве присяжного заседателя, я работал преподавателем в Принстонском университете, где вел семинар о том, что такое наука, как и почему она работает. Во время собеседования, которое проводят с потенциальными присяжными заседателями (его почему-то называют малопонятным французским термином voir dire), меня спросили о том, какие журналы я читаю, какие передачи смотрю и откуда черпаю свежие новости. А затем спросили, чем я зарабатываю на жизнь. «Я ученый», – ответил я. Зная из письменной анкеты, что я работаю в Принстоне, адвокат спросил меня, что именно я преподаю. «Я веду курс по оценке доказательств и относительной ненадежности свидетельских показаний», – ответил я. Короче говоря, я не прошел собеседование и уже через час был на пути к дому.

Когда мы, ученые, слышим драматический призыв в зале суда: «Нам нужен свидетель!» – мы думаем про себя: «Для чего?» Увы, но только психологи в полной мере понимают это неуважение к свидетельским показаниям[217]. А суть в том, что два здравомыслящих человека могут наблюдать одни и те же события и явления, но сообщают о них по-разному, причем с одинаковой искренностью и уверенностью в своей правоте. Чем неожиданнее и невероятнее событие – например, когда на ваших глазах совершено насильственное преступление или когда вы встретились лицом к лицу с инопланетянином, – тем меньше вероятность того, что описания окажутся полностью идентичными. Вот почему изобрели научные методы и почему им придают первостепенное значение – чтобы устранить те недостатки, что свойственны чувственному восприятию человека. Показания очевидца могут высоко цениться в суде, но в глазах науки они не стоят ровным счетом ничего. Если вы заявитесь на научную конференцию и в качестве доказательства какого-то факта заявите, что видели это собственными глазами, вам тут же укажут на дверь.

Когда меня вторично пригласили быть присяжным заседателем и я вошел в зал суда, там уже находился обвиняемый, молодой парень, а судья зачитывал основные пункты дела. Ничего необычного: Манхэттен, хранение наркотиков… Подсудимому было предъявлено обвинение в хранении 1700 миллиграммов кокаина, который он продал агенту полиции, работающему под прикрытием. Когда мы подошли к процедуре опроса при отборе присяжных, меня спросили, знаю ли я каких-нибудь адвокатов. К сожалению, в то время среди моих друзей не было ни одного адвоката. В конце опроса главный судья оглядел всех присяжных и спросил:

– Есть ли у вас какие-либо вопросы к суду по поводу этого дела?

Я поднял руку и сказал:

– Да, ваша честь. У меня вопрос: почему вы сказали, что у обвиняемого было в наличии 1700 миллиграммов кокаина? Ведь если перевести в граммы, то мы получим всего 1,7, а это даже меньше, чем весит десятицентовик.

Едва я произнес это, как все сидящие в зале повернулись ко мне и закивали.

– Создается впечатление, – закончил я фразу, – что наркотика было больше, чем на самом деле.

Не прошло и часа, как я опять был на улице, на пути к дому.

Позже я часто спрашивал себя: а дошел ли мой вопрос до ума и сердца других потенциальных присяжных, сидевших в зале? Ведь никто же из нас никогда не скажет: «Увидимся через 60 миллиардов наносекунд». Нет, вместо этого мы скажем: «Увидимся через минуту».

Когда меня в третий раз пригласили выступить присяжным, рассматривалось дело о краже: мужчину обвиняли в том, что он украл у женщины продукты и сумочку. Причем обвинение строилось только на словах потерпевшей и одного свидетеля. Вскоре после этого полиция задержала вора, пострадавшая опознала его, но при нем не оказалось ни продуктов, ни сумочки. Что сильно осложняло дело. На этот раз при отборе присяжных я попал в число 15 счастливчиков и был близок к тому, чтобы войти в финальный состав из 12 присяжных. Когда судья начал спрашивать каждого из нас, одного за другим, не возникнут ли у нас проблемы с вынесением вердикта на основании представленных доказательств, я ответил как истинный ученый:

– Ваша честь. Исходя из того, что мне известно о ненадежности свидетельств очевидцев, хочу вас уведомить, что без материальных доказательств, подтверждающих эти показания, я не могу голосовать за признание человека виновным.

Выслушав мое возражение, судья обратился к группе присяжных и спросил:

– Еще кто-нибудь из вас считает, что ему для вынесения вердикта требуется не один, а больше свидетелей?

Тут же один из потенциальных присяжных заседателей, сидевший передо мной, заявил:

– Но он