Подспудная надежда на то, что с прибытием на «Электру» все проблемы сами собой разрешатся, лопнула как мыльный пузырь. К терзавшим Глеба вопросам добавились новые, что не добавляло ни душевного равновесия, ни выдержки. Раскисать не давало лишь присутствие Авроры — не хотелось выглядеть в ее глазах слабаком.

Не солоно хлебавши пришлось возвращаться к обозу. Здесь уже кипели споры относительно его дальнейшей судьбы. Желающих прибрать к рукам дармовой транспорт хватало с избытком. Если б не товары, покоившиеся на дрезинах, состав вполне мог перекочевать в собственность электросиловцев, но челнокам удалось убедить местное руководство не препятствовать торговому потоку, да и то лишь пригрозив эмбарго со стороны торгового города.

Когда наконец немноголюдная платформа «Папы» осталась позади и состав остановился возле выхода на Московскую, Глеб вдруг ощутил некоторое волнение. Ведь в нескольких шагах, за предусмотрительно запертыми створками навесных дверей, находился его бывший дом…

— Страшно? — спросила Аврора, пытаясь поймать взгляд напарника.

Мальчик отрицательно помотал головой, пряча глаза. Не то что кому-то — сейчас и себе признаться было тяжело, что от возможности ступить на плиты родной станции стало вдруг волнительно и как-то… грустно, что ли? Слишком много воспоминаний связано с этим местом — плохих и хороших, ностальгических и неприятных — разных, одним словом. Когда случалось бегать из больничного бомбоубежища на Звездную, он всегда старался миновать Московскую незаметно, поскольку не любил вспоминать о деталях того памятного дня, когда стал предметом сделки…

Тем временем створка двери отъехала в сторону и в проеме появился сухонький старичок с аккуратным, струганным вручную костылем.

— Ну-ка, молодежь, посторонись! Не мешаем разгрузке обоза!

Заметив робкую улыбку Глеба, суровый дед озадаченно остановился.

— Тебе весело, малец?! А ну-ка я тебя ремнем угощу, чтоб неповадно было над старшими-то насмехаться!

Старик засуетился, путаясь в портках. При этом чуб седых волос на голове комично топорщился вверх, развеваясь на туннельном сквозняке. Мальчик невольно заулыбался во весь рот, от нахлынувших эмоций защипало в глазах.

— Палыч…

Остановившись, дед поднял голову, прищурился, всматриваясь…

— Глебушка… Никак ты?

Мальчик подался вперед, обняв старика, зарывшись лицом в пахнущую хозяйственным мылом телогрейку. Слезы душили его, мешая говорить, но слова сейчас были лишними. Палыч, потерявший дар речи от волнения, глухо всхлипывал и отечески похлопывал Глеба по затылку.

Аврора тихо стояла рядом, не вмешиваясь. И лишь когда старик обратил на нее внимание, еле слышно поздоровалась. Дед Палыч оказался человеком приветливым и энергичным, несмотря на преклонный возраст. К Глебу он относился как к собственному внуку — это сразу бросалось в глаза, стоило лишь послушать, с какой теплотой в голосе этот старик обращается к мальчику. С несвойственным его годам энтузиазмом Палыч провел подростков по станции, поделился последними новостями, показал недавно выстроенную мастерскую по пошиву обуви — скромный бизнес сулил колонии хоть и не крупный, но стабильный доход.

У Глеба защемило на сердце при виде того самого жилого угла, в котором они вместе с отцом и матерью провели десяток счастливых долгих лет. Кивая знакомым, мальчик продолжал глазеть по сторонам, и каждая новая деталь обстановки пробуждала в памяти калейдоскоп воспоминаний.

— Так и живем… — Палыч протяжно вздохнул, потирая натруженную поясницу. Затем продолжил, пряча глаза: — Ты бы зашел, что ли, к Никанору. А то, не ровен час, так и помрет с грехом на душе…

Глеб вскинулся, тревожно глядя на старика.

— Как «помрет»? Что произошло?

— Пойдем. Сам увидишь.

Палыч засеменил к медицинскому блоку. Прошагав мимо пары пустых больничных коек в дальнюю часть помещения, откинул тряпичную занавеску и сделал приглашающий жест. Оставив Аврору дожидаться снаружи, мальчик шагнул в палату. Там, закутанный в несколько ветхих одеял, лежал начальник станции. Мертвенная бледность на осунувшемся лице, ссохшиеся, в трещинах, губы, дикий блуждающий взгляд, красноречиво говорящий о тяжких физических муках… Грудь вздымается мелко и часто, дыхание прерывистое, на грани слышимости.

Никанор выглядел очень плохо. Не надо быть медиком, чтобы понять — дни его сочтены. Глеб приблизился к изголовью койки. Заметив посетителя, больной слегка повернул голову. Взгляд подернутых поволокой глаз приобрел осмысленное выражение.

— Глеб… Ты, что ли?

Голос, сиплый, с придыханием, ничем не напоминал привычный громогласный рык прежнего Никанора — хваткого и оборотистого начальника Московской. Казалось, еще немного, и душа этого немощного больного выпорхнет наружу, истает вместе с воздухом, исторгаемым натруженными легкими.

Лицо мужчины исказила гримаса страдания. В глазах стояли слезы.

— Ты… прости меня, Глеб… что сторговал тебя тогда… Сам не знаю, как так… Бес попутал… Прости… Христом Богом прошу…

Никанор закашлялся, забился в спазмах. Мальчик сжал пугающе холодную руку больного, закивал часто.

— Конечно, дядя Никанор! Конечно! Вы только не волнуйтесь! Я не сержусь, честно!

Подскочившая медсестра оттеснила Глеба в сторону, захлопотав возле пациента. Палыч мягко, но требовательно увлек мальчика к выходу. Обернувшись, Глеб поймал исполненный благодарности взгляд и слабую улыбку на изможденном лице. Потом занавеска опустилась и контакт оборвался.

Выйдя в коридор, мальчик прислонился к жестяной стене. Его трясло от пережитого.

— Что с ним?

— «Болотные дьяволы» покусали, — ответил старик, вытаскивая самокрутку. — Мошка такая. Москит. Врачи руками разводят, говорят, заражение сильное. Или как ее… анафилаксия. С подобным еще не сталкивались. Считай, списали уже человека, эскулапы хреновы…

Глеб вскочил, судорожно засунув руку в карман. Пузырек покоился на своем месте. В горле вдруг пересохло. Голова закружилась от панически мечущихся мыслей.

Что это? Невероятное стечение обстоятельств или очередная ирония судьбы, ставящая перед жестоким выбором без права на ошибку? После всех тех испытаний, которые пришлось преодолеть, размышления о том, чтобы отдать лекарство Никанору, казались кощунственными. Тем более, начальник Московской явно при смерти, гарантий положительного результата — никаких. И уж без сомнений Таран заслуживает исцеления гораздо больше, нежели хитрый и бездушный карьерист Никанор.

С другой стороны, наемник все это время вполне успешно справлялся со своим недугом и вполне мог бы потерпеть еще, пока не удастся выцыганить у Владлена новую порцию лекарства… Вот только приступы в последнее время участились и с каждым разом становились все жестче. Рисковать здоровьем нареченного отца мальчик не желал.

«Кто ты для него? А? Кто? — накручивал себя Глеб. — Товар! Просто негодный товар, который можно выгодно обменять на кусок свинины! Так о чем ты думаешь?! Какого лешего еще сомневаешься?!».