На Вербное воскресенье мы были близ Каракорума, а на рассвете освятили ветки ивы, на которых все еще не было почек. Около девяти часов мы вошли в город, неся высоко крест и проходя по улице сарацинов. Мы проследовали до церкви, где несторианцы встретили нас торжественной процессией. После литургии, когда уже был вечер, золотых дел мастер Уильям Бушье пригласил нас к себе на ужин. У него была жена родом из Венгрии, и мы также встретили там Базиликуса, сына англичанина.

После ужина мы ушли в свой коттедж, который, как и часовня монаха, находился поблизости от несторианской церкви, довольно внушительной и красивой, с потолком, покрытым шелком, украшенным золотой вышивкой.

Мы остались в городе, чтобы отпраздновать Пасху. Было очень много венгров, аланов, русичей, или русских, а также грузин и армян, которые не причащались с тех пор, как попали в плен. Несторианцы упрашивали меня провести церемонию праздника, а у меня не было ни ризы, ни алтаря.

Но золотых дел мастер нашел мне ризу и оборудовал молельню на колеснице, сделав на ней, как положено, рисунки, иллюстрирующие библейские сюжеты. Он также изготовил серебряную дарохранительницу и создал изображение пресвятой Девы Марии.

До сих пор я надеялся на приезд короля Армении, ожидался и некий германский священник. Не имея никаких вестей о приезде короля и опасаясь еще одной суровой зимы, я послал узнать у хана, что он соизволит пожелать: чтобы мы остались или чтобы уехали?

На другой день ко мне пришли несколько главных секретарей хана, один из них – монгол, ханский виночерпий, а остальные – сарацины. Эти люди от имени хана потребовали, чтобы я ответил, зачем я к ним приехал. На это я ответил, что Бату велел мне явиться к хану, которому мне нечего было сказать от имени кого-то из людей, кроме как повторить слова Господа, если он их услышал.

Тогда они потребовали, чтобы я ответил, какие слова я хану говорил, думая, что я имел в виду предсказания процветания, как об этом говорили другие.

Тем не менее я сказал: «Мункэ я говорил, что Бог дал ему многое и что богатства, которыми он пользуется, достались ему не от идолов буддистов».

Тогда они спросили меня, не был ли я на небесах, коль скоро знаю заповеди Божьи. На следующий день вновь пришел посыльный от хана, объясняя, что хан знает, что у нас нет никаких посланий для него и что мы прибыли, чтобы молиться за него, как это делают другие священники, но все же он желает знать, бывали ли какие-нибудь наши послы в его стране? Тогда я объявил им все, что знаю, касающееся Дэвида и монаха Эндрю, все, что было изложено в письменном виде и передано хану. В Троицын день я был призван к хану. Прежде чем я к нему вошел, сын золотых дел мастера, который был теперь моим переводчиком, сообщил мне, что монголы решили, что я должен вернуться в свою страну, и посоветовал мне не возражать против этого.

Когда я предстал перед ханом, я преклонил колени, а он спросил меня, говорил ли я его секретарям, что он буддист. На это я ответил:

– Мой господин, я так не говорил.

– Я так и думал, что ты так не говорил, – ответил он, – потому что ты не должен был говорить таких слов. – Затем, вытянув вперед посох и опершись на него, он проговорил: – Не бойся.

На это я ответил, улыбаясь, что если бы боялся, то не пришел бы сюда.

– Мы, монголы, верим, что есть один Бог, – сказал он затем, – и мы принимаем его с открытым сердцем.

– Тогда, – отвечал я, – наверное, Бог даровал тебе такой образ мыслей, потому что без этого дара его бы не было.

– Бог дал рукам разные пальцы и дал человеку много путей. Он даровал вам Писание, вы же его не придерживаетесь. Уверен, что в вашем Писании не сказано, что один человек может обвинять другого.

– Нет, – сказал я, – и я дал понять вашему высочеству с самого начала, что я не соперничаю ни с кем.

– Я говорю не о тебе, – сказал хан. – Также в ваших Писаниях не говорится, что человек может отворачиваться от справедливости ради собственной выгоды.

На это я отвечал, что пришел не корысти ради и даже отказался от того, что мне предлагали. И один из присутствовавших секретарей признал, что я отказался от серебряного слитка и от отреза шелка.

– Я говорю не об этом, – сказал хан. – Бог дал вам Писание, а вы его не придерживаетесь; но нам он дал прорицателей, и мы делаем то, что они нам говорят, и живем в мире.

Думаю, что он раза четыре прикладывался к своему напитку, прежде чем сказать это, в то время как я вежливо ждал, полагая, что, может быть, он выскажется еще в пользу своей веры.

Он снова заговорил:

– Ты пробыл здесь долго, и мне хочется, чтобы ты вернулся домой. Ты сказал, что не осмеливаешься брать с собой моего посла. Тогда, может быть, ты захватишь с собой моего посыльного или мои письма?

На это я ответил, что если хан сделает для меня понятным их содержание, представленное в письменном виде, то я с радостью приложу все силы для того, чтобы эти письма доставить.

Он тогда спросил, хотел бы я получить от него золото, серебро и дорогую одежду, и я ответил, что нам не пристало иметь такие вещи, однако без его помощи нам не выбраться отсюда. Хан заверил, что обеспечит нам это, и спросил, до какого места мы хотели бы, чтобы нас доставили. Я сказал, что вполне достаточно, если бы нас проводили до Армении.

– Я распоряжусь, чтобы тебя туда доставили, – изрек он в ответ, – а дальше уж полагайся на себя самого. Два глаза даны голове, но оба они устремлены на один объект. Ты прибыл от Бату, и, значит, ты должен к нему вернуться. – Затем, после небольшой паузы, задумчиво добавил: – Тебе предстоит длинный путь. Подкрепись едой, чтобы ты мог вынести тяготы путешествия.

Затем он велел слугам налить мне напитка, после чего я удалился, расставаясь с ним навсегда».