Вот теперь у Мэтью все в голове сложилось.

— Ты не хочешь следить за преподобным сам, чтобы тебя вдруг не увидели, и потому хочешь, чтобы это сделал я.

— Да, — с надеждой сказал Джон. — Я могу тебе немного заплатить, если это тебе подойдет.

Мэтью допил вино, но не ответил. Он подумал, что если действительно станет следить за преподобным, то может узнать, куда они с Вандерброкеном ходили и почему лгали в ночь убийства Деверика, что шли в разные места.

— Ну что? — напомнил о себе Джон.

Мэтью прокашлялся.

— Ты не знаешь, выходил ли преподобный вчера вечером?

— Констанс говорила, что он был дома. Понимаешь, в том-то и дело. Он эти три недели ни разу не оставался дома два вечера подряд. Даже когда дождь шел, все равно выходил. Вот почему она думает, что сегодня он пойдет, и скорее всего между девятью тридцатью и десятью.

— Но она не может быть уверена ни в том, что это будет сегодня, ни что в указанное время?

— Думаю, что нет.

Мэтью не пришлось долго раздумывать.

— Ладно. Я попробую сегодня между половиной десятого и десятью. Если придется, я буду ждать до десяти тридцати, но потом иду домой.

Он знал, что будет ждать и до одиннадцати, и позже, но не хотел выдавать своего энтузиазма.

— Спасибо, Мэтью, и благослови тебя Бог за такую помощь. Хочешь, я тебе заплачу?

— Нет. Я это делаю, чтобы показать, что не таю зла.

А заодно, подумал Мэтью, выяснить вопрос насчет Уэйда и Вандерброкена. Но женщина — это новый кусочек в мозаике. Прежде всего кто она? Во-вторых, почему она ждала на углу Мейден-лейн и Смит-стрит, а не подошла к дому с доктором Вандерброкеном?

Вернулась официантка, принесла еще вина, но Мэтью уже получил все, что ему было нужно, и был готов уходить. На пути к выходу, где Джон должен был подписать свой счет, они снова прошли через игорный зал, где за эти полчаса стало еще более дымно, людно и шумно. Проститутки в кричащих платьях и крашеных париках, с лицами, заляпанными белой пудрой, красными румянами и темными тенями, бродили меж столами, охотясь за монетами. А мужчины, которым эти монеты принадлежали, были только препятствиями на пути к цели. В зале Мэтью не увидел ни Полларда, ни Кипперинга, но они могли просто перейти к другому столу.

Мэтью и Джон уже прошли полпути, как вдруг дорогу им перегородили две густо накрашенные куколки, будто вынырнувшие из дыма рядом с игральным столом. Одна была не слишком молода и размером с Хирама Стокли, другая — тощий призрак лет, быть может, тринадцати. На оскаленные в улыбке кривые черные зубы страшно было смотреть. Джон Файв выставил локоть и удержал пузатую на расстоянии, а Мэтью шагнул в сторону от девчонки, обогнул двух человек, стоящих на дороге, — и тут будто получил удар в живот, когда увидел рядом с собой, совсем рядом, Эбена Осли за карточным столом.

Он сидел стремя другими, но Мэтью не узнал среди них тех бандитов, которые так жестоко обошлись с ним вечером в понедельник. Все игроки смотрели только на карты, которые сейчас сдавали. Мэтью заметил, что у Осли самая маленькая кучка серебра из всех, и на скулах и на лбу у него пот. Белый парик съехал на сторону.

Мэтью смотрел, скорее завороженный видом своего врага, чем заинтересованный игрой. Игроки бросали монеты и карты, потом один из них радостно заорал, и Осли скривился так, будто змея выползла у него из кружки эля. Он шумно выдохнул — то ли в отчаянии, то ли в отвращении, полез за своим вечным блокнотом с золотым орнаментом на обложке, открыл его и стал что-то писать карандашом, обернутым лентой. «Убытки отмечает, — подумал Мэтью. — Чтоб они у тебя только росли всегда!»

И вдруг, как дикий зверь, почуявший, что за ним наблюдают, Осли вскинул голову и впился взглядом в глаза Мэтью. Сквозь плавающий дым они смотрели друг на друга, а за другими столами так же шлепались карты и катались кости, вопили от радости удачливые и проклинали судьбу проигравшие, шептали что-то гостям проститутки и какая-то бурая собака шныряла вокруг в надежде стащить объедок.

И так же резко Осли отвел глаза, дописал, что писал у себя в блокноте, закрыл его со звучным хлопком и ударил массивным кулаком по столу, требуя сдавать на следующий круг.

Мэтью тоже отвернулся и вышел в передний зал, где как раз Джон Файв подписывал свой счет у содержателя таверны.

— Я уж было потерял тебя в толпе, — сказал Джон. — Нехорошо тебе, что ли?

— Да нет, все в порядке, — ответил Мэтью, — но на свежий воздух выйти стоит.

И он вышел на Бродвей, отвлекаясь мыслями от Эбена Осли и думая о деле, которым будет заниматься сегодня вечером. Джон Файв шел рядом с ним, не заметив той короткой и молчаливой сцены, что разыгралась несколько минут назад.

Около десяти часов вечера Диппен Нэк остановился у колодца посередине Мейден-лейн. Отставив в сторону фонарь и короткие вилы, он опустил в колодец ведро и глотнул воды, которую запил мощным глотком из кожаной фляжки, добытой из внутреннего кармана. После этого он подобрал свое имущество, обошел колодец, помахал фонарем, светя на дома и лавки и держа вилы наготове, после чего решил, что это вполне достаточная инспекция. Далее Нэк направился по Мейден-лейн на запад, в сторону Бродвея.

Мэтью вышел из-за угла магазина париков Джейкоба Вингейта, где прятался, и проводил взглядом неприятного коротышку, шествующего как бантамский петух. Нэк был из тех горе-констеблей, что создали этой должности дурную славу. Скорый на обвинения в адрес невинного гражданина и скорый на ногу при первом же признаке настоящей опасности, Нэк обладал еще и злобным характером. Несколько магистратов — Пауэрс в том числе — выносили ему предупреждения, чтобы перестал таскать ключи у тюремщика и приходить мочиться на заключенных, пока они спят.

Присматривать за домом преподобного Уэйда оказалось труднее, чем Мэтью рассчитывал — Нэк был уже вторым констеблем на Мейден-лейн за час. Первый, Сильвестр Коппинз, был вооружен топором. Было бы нехорошо, если бы увидели, как Мэтью шатается поблизости, но, по счастью, между магазином Вингейта и соседним зданием был просвет в три фута, чего Мэтью оказалось вполне достаточно, чтобы спрятаться. На этих улицах мало домов стояло впритык, и Мэтью подумал, не так ли и Маскер исчезает из виду, от укрытия к укрытию, когда уходит с места преступления. Но сейчас Мэтью показалось, что констеблям было велено совершать обходы быстрее обычного, а это значит, что Лиллехорн больше озабочен видимостью, чем защитой жителей, или же сами констебли торопятся. То, что Нэк, перед тем как глотнуть из фляжки, выпил воды, дало Мэтью понять, что коротышка желает остаться в более бдительном состоянии, чем это было бы нормально для трусливого пьяницы, даже вооруженного вилами.

Мэтью хотелось бы иметь лампу, но сегодня вечером он рад был темноте. И еще ему не помешала бы рапира или пистолет. Да хоть бы и праща. Он очень остро чувствовал собственную незащищенность, а потому бдительно оглядывался, чтобы никто не свалился ему на спину из щели, дающей укрытие.