– В голове не укладывается, – проворчал Корович – Мы воюем с кем угодно, только не с тем, с кем должны. Мы воюем с плавучей глиной, с бездонной пропастью, с течением, с хулиганствующими дикарями, с птицами... – Он выжидающе посмотрел на меня.

– С холодом, льдом и вымершими мамонтами, – подумав, добавил я.

– О боже... – схватился за голову Корович, а Шафранов невесело засмеялся. – Самое смешное, Михаил Андреевич, что я готов поверить в твою историю о мамонтах – на сочинителей вы со Степаном не тянете, да и байки травить не время, но никогда не поверю, пока сам не увижу. Так и знай. И почему-то мне сдается, уж прости за откровенность, что с обученными парнями в Бурундусе нам не справиться. Спалят нас. Посмотри на нас – какие мы, к черту, вояки...

– А до Бурундуса еще хлебать и хлебать... – меланхолично пробормотал Шафранов.

Капитулянтские настроения и предчувствия следовало ломать через колено. Я уверил ребят, что ближе к делу мы непременно поменяем тактику, будем действовать осторожно, в режиме абсолютной секретности, но пока у нас нет другого плана, кроме как тащиться дальше по Шалдону. А если не подфартит, то незачем погибать – мы можем сдаться людям Благомора, что не означает автоматический расстрел или отправку на рудник к центру земли. Я сам не верил своим словам, но должна быть у людей какая-то надежда!

С наступлением темноты мы погасили костер и расползлись по нагревшимся лежанкам. Я блуждал на границе сна и яви, пытался разобраться в своих предчувствиях – пусть не разумом, хотя бы рассудком. Когда я начал подмерзать, ко мне приползла Анюта, прошептала, что не умеет спать с женщинами, и растянулась у меня на груди. Потом, когда я только начал засыпать, она проснулась, стала шептать, что ей был вещий сон, в котором ясно сказали: все произойдет совсем не так, как мы хотим. Она не поняла, как именно, но ей уже грустно, и кошки скребут на душе, и удалить этот «файл» она не может. Она и раньше что-то чувствовала, а теперь ее дурные мысли только обрели «серьезную» базу. Ей тоскливо, она не хочет умирать, не хочет, чтобы нас разлучили, не хочет, чтобы погиб кто-то из нашей шестерки... У меня сжималось сердце, обливалось кровью – я чувствовал то же самое! Эта ночь не должна была кончиться – за ней густел мрак...

* * *

С ослиным упорством мы продолжили наутро свой скорбный путь. Вертолеты не летали, но не меньше часа мы сидели в пещере, навострив «радары». Отправили Коровича на разведку – последить за небом. «Чисто, – вернувшись, резюмировал Корович. – Над Испанией безоблачное небо. Можно выдвигаться». Мы вывели плот из грота и поплыли, прижимаясь к правому берегу. Инструкции усвоили четко – если спалят, пристаем, рассредоточиваемся и прячемся. Далеко не разбегаться. Мы плыли мимо каменных пещер, заросших ивняком, мимо изрезанных пещеристых бухт, мимо сосен-крепышей, растущих на обрывах. Местами заросли ив склонялись к воде, и нам приходилось приподнимать ветки, чтобы проплыть. С определенного момента появилось чувство беспокойства. Испытывал его не только я – люди тоже что-то чувствовали. Это не было связано с присутствием людей или птиц. Это было что-то другое, не находящее объяснений, за гранью разума. Мы пытались понять, с чем оно связано, и сошлись на коллективном помешательстве. «Боги речного мира за нами наблюдают», – туманно выразился Шафранов.

Мы загребали шестами, как веслами, не давая плоту выйти на стремнину. Стало тихо, пропал ветерок, еще недавно чертящий на воде легкую рябь. Люди примолкли; даже Степан, успокаивающий себя перевиранием песен из репертуара советских ВИА, прикусил губу и словно бы растворился в дымке. Заерзала Арлине, приподнялась, повела плечами, словно прогоняла прилепившуюся к спине пиявку. Я наблюдал за ней. У девушки из другого мира была болезненная чувствительность к определенным вещам, не имеющим объяснения. Возможно, мозги у них там устроены как-то иначе, восприимчивость не та... Ее глаза затянула туманная пелена, грудь вдруг стала вздыматься. Потом замерла... Но Арлине стряхнула оцепенение, облизала израненные губы и на коленях подобралась к борту короба. Слегка приподнялась, уставилась на воду. Я проследил за ее взглядом. Даже думать не хотелось, что таится в этих мутных глубинах...

Шафранов, орудующий шестом на корме, тоже насторожился. Отодвинулся на всякий случай от края. В воде ничего не было – насколько хватало нашего «обыкновенного» зрения.

– Оно снова здесь... – зачарованно прошептала девушка. – Я чувствую, оно плывет за нами...

Мы всматривались в воду, но хоть убей, если что-нибудь видели! Только ощущение, что здесь, в пяти метрах от береговых зарослей, неестественно большая глубина.

– Послушай, дорогуша, может, не стоит накручивать нас выше меры... – миролюбиво начал Шафранов.

– А то давайте к берегу пристанем, мало ли что, – предложил Корович. – Берег, в принципе, рядом.

Мы переглянулись и согласно закивали. Если нет причины для страха, это не значит, что страх беспричинен.

– Господи, да вот же оно... – ахнула Арлине, выбрасывая палец. Я повернул голову и уловил, как что-то серое, округлое, плавно проплыло в полуметре от плота и грациозно ушло на глубину....

Это была не рыба. Даже таймень не вырастает до таких размеров. И не похож таймень на гигантского червя без хребта и плавников... Люди заволновались. Я закричал Шафранову, чтобы рулил к берегу, но только он утопил весло в воду, как существо возникло по правому борту – изогнутое тело без морды и хвоста. Последовал глухой удар, плот качнулся, затрещал, подался на стремнину. Неужели эта тварь решила вытолкать нас на середину реки? Люди завопили: когда же закончатся эти потрясения? Не успеваешь пережить одно, как уже второе на блюдечке! На нас живого места скоро не останется! Шафранов перебежал на корму и ударил тварь шестом. Звук был такой, словно палка встретилась не с податливой губчатой плотью, а с огрубевшей кожей. Речное существо вильнуло, изобразив «восьмерку», ушло ненадолго на глубину. В обхвате оно было сантиметров сорок Возможно, даже чешуйчатое – просто чешуйки были мелкие, казалось, что это кожа.

– К берегу гребите! – завопила Анюта.

Шафранов чертыхнулся и схватился за шест. Мы с Коровичем выпрыгнули из короба, чтобы действовать по обстановке. Поднялась Арлине, вытянула шею, всматривалась в воду, вертела головой. Понравилось ей, что ли? Дурной пример оказался заразительным, коротышка тоже привстал, начал зачем-то выбираться из короба.

– Всем держаться! – прорычал я, словно чувствовал, что сейчас произойдет. – Никому не вылезать! Арлине, опустись! Степан, пшел обратно!..

Тварь была под нами, Удар – и настил плота начал разъезжаться. Заскрежетали бревна. Мужчины устояли – их учили этой нехитрой науке, – а Арлине и коротышка вылетели с плота, как из пращи. И вновь ад, грохот, отчаянные крики! Тварь возникла из воды – словно перекатилось что-то по кожистому телу – и с шумом погрузилась назад. Коротышка уже греб, надув щеки и выпучив глаза. Вот она, цирковая закваска, помноженная на инстинкт самосохранения. Он буквально колобком перекатился на плот, прыгнул в короб, забился в угол: «Ох, боюсь, боюсь...» А Арлине упала неудачно – прямо в объятия разбушевавшейся «Несси»! Вынырнула, колотя по воде, – ужас первобытный в глазах, тоска дремучая... И вот уже тело неопознанной речной змеи обвилось вокруг нее и потащило на глубину. Она сопротивлялась, колотила кулачками по сверкающей на солнце коже, била ногами. Корович скинул со спины автомат, начал строчить – чуть левее, правее. Я видел, что он не мажет – пули попадают в существо, но тому от этого ни холодно ни жарко: кусочки свинца всасывались телом, и даже рубцов не оставалось... Арлине захлебнулась, вновь возникла на поверхности, колотила ладошками. Какой-то хмарью заволокло сознание. Все, кто был способен держать оружие, все трое, не сговариваясь, выхватили ножи и бросились в воду, поднимая тучу брызг. А Шафранов еще и выкрикнул: