уже не мог вспомнить, где припарковал машину. Мы, должно быть, несколько раз проехали мимо нее, а я и не заметил, поскольку был погружен в мысли обо всем, что услышал. Я почувствовал немалое облегчение, когда увидел автомобиль – и штраф под стеклоочистителем, но расходы были ничем по сравнению с тем, что мне еще предстояло переварить. Миссис Диринг нужно было забрать Грейси у ее крестной матери, жены ветеринара на пенсии, которая присматривала за ребенком со вчерашнего вечера. И мы договорились, что я последую за ней. Как только мы съехали с автострады, я продолжил ехать у нее на хвосте. Вслепую. Она включала поворотник, я делал то же самое, она поворачивала, поворачивал и я.

Наконец мы подъехали к семейной вилле в сельской местности, и у меня все сжалось в груди. Конечно, я встречался с Грейси и раньше, держал ее на руках, когда она была маленькой, даже кормил с ложечки, но в этот раз я шел к ней как к своей дочери, моей плоти и крови, по-настоящему моей. Моей и Эмбер. И, могу сказать, это было совершенно по-другому. К тому же теперь она подросла, могла говорить и больше понимала. Никогда не забуду, какой тогда увидел ее. К громадному дубу на веревке была привязана шина, Грейси пролезла в нее, длинные волосы виднелись с одной стороны, худые ножки – с другой. Но стоило ей только заметить машину миссис Диринг, как она моментально ожила и, размахивая над головой плюшевой мышкой, которую держала за хвост, беззаботно поскакала навстречу. Подозреваю, что других игрушек у нее тут не было и она отобрала эту жалкую вещицу у кошки. Из двойной французской двери вышла седая женщина, которая держала на руках болонку и все целовала и целовала ее. Она казалась немного с приветом, но, к счастью, миссис Диринг не стала задерживаться, и вскоре я снова ехал, не отрывая глаз от пыльного бампера ее машины. Менее чем через четверть часа мы подъехали к Конюшням, миссис Диринг с Грейси вышли из своей машины, а я – из своей, не имея ни малейшего представления о том, что я буду говорить. Отчетливо помню, как пытался рассмотреть Грейси, не слишком явно, конечно. Она была хрупкого телосложения, как я, но такой же была и Эмбер. Волосы у Грейси показались мне не такими уж светлыми, темнее, чем в детстве у Эмбер. Может быть, что-то от меня в верхней губе, дуга посередине? В остальном что? Не скажешь, что у нее кривые ноги, просто сверху расстояние между ними чуть меньше, чем снизу, – у меня так же, это было бы заметно, если бы нам с ней когда-нибудь пришлось стоять рядом по стойке смирно. Никакого невероятного сходства, которое бросалось бы в глаза, если не выискивать так усердно – ну, не то чтобы слишком усердно – схожие черты. На самом деле я сделал все возможное, чтобы улыбнуться, поздороваться и расположить ее к себе. Часть меня очень хотела подойти и обнять Грейси, тем более что в задорных ясных глазах и лукавой улыбке было так много от Эмбер. Но я сдержался, чтобы не напугать девочку.

– Грейси, это Итан. Итан Григ. Он был очень близким другом Эмбер…

Миссис Диринг объяснила, кто я такой. Ее голос звучал нервно, да и во всем поведении читалось волнение, как и у меня, наверное.

Грейси рассматривала меня несколько секунд без особого любопытства и, похоже, решила, что я не представляю серьезной угрозы для ее существования. Затем повернулась к миссис Диринг и спросила высоким голосом:

– Мамочка? Можно мне покататься на Сальсе?

Чего я ждал? Она не помнила меня, никогда не слышала ни слова обо мне. А миссис Диринг не могла сказать: «Грейси, это твой настоящий отец», правда? Реакция девочки была вполне естественной. Тем не менее мать Эмбер бросила на меня обеспокоенный взгляд, будто опасалась, что отсутствие у Грейси интереса заденет мои чувства. Но меня это не беспокоило, и я просто сказал:

– Мне бы очень хотелось увидеть Сальсу.

Сальса, знаешь ли, – шетлендский пони. Ветеринар с женой подарили его миссис Диринг примерно год назад, и уже тогда он считался старым. Он был грязным и неухоженным, а из-за всклокоченной темной шерсти казался толстым. Но Грейси это не заботило. Должен сказать, ее навык верховой езды впечатлял. В то время ей еще не было четырех лет, но она уже умела ездить на лошади без седла и могла даже заставить ее перепрыгивать через небольшие препятствия. И как же сильно она хотела демонстрировать свое мастерство всем желающим. Примерно через двадцать минут миссис Диринг предложила девочке показать мне «других своих друзей». Мне выпала честь познакомиться с курами, к сожалению, не помню их имен. И с маленьким белым козленком. Мэтти, кажется? И одноглазым, полосатым, как тигр, котом Пиратом. Пока мы гуляли по территории, я заметил, что многих лошадей нет, их стойла убраны и пусты, низкие двери открыты. Грейси потянула меня маленькой ручкой и привела к загону, где в грязи на боку лежала свиноматка с пятнами как у далматинца.

– А это наша Царица, – хихикнула Грейси. – Ей нужно кланяться.

Демонстрируя, как именно нужно это делать, она чопорно поклонилась. Когда я поклонился, зловоние ударило в нос, и меня чуть не вывернуло, а Грейси, к моей досаде, расхохоталась во весь голос. Наглая проказница, прямо как ее мать. Потом маленькая доносчица сообщила о моих рвотных позывах миссис Диринг, так что я прослыл слабаком, а затем попыталась затащить меня обратно к Царице, чтобы повторить успех. Я понял, что если не буду начеку с этой девчонкой, то скоро у меня в носу появится кольцо, как у быка.

Дома миссис Диринг предложила нам по чашке какао и сухое печенье, и мы перешли на безопасные темы: утренние заморозки, камины, которые греют не так хорошо, как дровяные печи, и то, что сейчас световой день убывает. Все это время Грейси рисовала затейливые цветы с помощью спирографа – как она мне сказала, это будущие обои для ее кукольного домика. Затем я встал и спросил миссис Диринг:

– Можно мне приехать в выходные? Скажем, поколоть дрова?

Мы с миссис Диринг поняли друг друга, поскольку оба знали, о чем я на самом деле прошу. Работа по дому не была платой за право посещения или что-то в этом роде, просто так я мог показать им свою привязанность. Им – моей дочери и ее бабушке, которая старалась, как могла, быть матерью для маленькой девочки.

– Да, я буду очень признательна, – с благодарностью приняла мое предложение миссис Диринг.

Оглядываясь назад, я могу только догадываться, насколько уязвимой и напуганной, должно быть, чувствовала себя мать Эмбер, когда осталась одна с непоседливым маленьким ребенком, а здоровье все ухудшалось. Но она была из тех женщин, которые позволяют ранам проявиться только один раз, а потом закрывают их навсегда, как океан разглаживается и, кажется, полностью исцеляется, сколько бы камней в него ни бросили.

Когда я вернулся домой в тот день, мир больше не был прежним. Ух ты, вау! У меня есть дочь! Ребенок от Эмбер! Я был в эйфории и хотел кричать об этом на всех углах, кричать всем, кто проходил мимо, кричать всем, кто знает и не знает меня. Но дело в том, что я никому не мог рассказать – ни матери, ни отцу, ни сестре, ни друзьям, ни коллегам. Единственный живой человек, который знает, – миссис Диринг. Больше никого. Даже Грейси не знала. Если бы миссис Диринг умерла в тот день, никто бы не знал, кроме меня. И кто бы мне поверил? Официальные органы? Все это казалось совершенным безумием. И раньше было нелегко, всегда, а теперь понятно, что и дальше так будет. Это чудо, что наша с Эмбер история продолжалась без меня, как тайный ручей, который нашел свой путь невероятно далеко от снежного источника на вершине горы. В этом было что-то прекрасное и в то же время неразрывно связанное с болью и потерей Эмбер – самым ужасным, что я пережил. Как если бы младенец родился, а мать умерла в родах. Отец будет сердцем и душой любить