На сердце стало тяжело. В ушах звенела прощальная песня.

— А мужчина? — спросил Аттила очень низким голосом. — Ее муж?

— Он никогда больше не говорил с ней. Он не простил ее. На следующий день выехал он один против врагов, несмотря на ее мольбы. После того дня несчастная ни разу не видела мужа.

Старуха наклонила голову, и наступило долгое молчание. Наконец жрица пошевелилась и повернулась, по-прежнему скрестив ноги на грязном полу лачуги. Потом откинулась назад, сняла плащ и платок, развязала платье и стянула его. Тогда при гаснущем свете костра возле костлявого позвоночника гунны увидели кривой шрам от давнего ранения стрелой. Они все поняли. Старуха снова завернулась в одежду и повернулась к воинам.

Затем жестом попросила передать чашу с араком, сделала большой глоток и поставила ее обратно. В оранжевом свете глаза ее были полны слез.

— Конечно, велика печаль в этом мире, — сказала наконец жрица. — И мне не так много лет, как вы можете подумать. В одни двери старость стучится раньше, чем в другие.

Воины не отрываясь пили арак. Им было нечего сказать, нечего предложить. Жрица прошла огромный путь, какой не всем под силу.

— Однако должны ли мы жаловаться и обвинять богов? — подвела итог старуха, и ее голос вновь стал решительнее. — Ведь они сделали кутригуров такими, какие они есть, и мы не знаем, почему. В пустынях на востоке, в лесах на севере живут не менее ужасные племена. Наши глаза не видят их. Поэтому должны ли мы обвинять богов, что они сделали нас из терзающейся плоти и поселили на полной страданий земле, зная, как сложится судьба каждого человека? Должны ли мы рыдать, как дети, навсегда возненавидеть и обидеться на богов, как несмышленый ребенок — на родителя? Должны ли мы вечно проклинать и оплакивать свою судьбу, как малые и неразумные создания? Разве мать не рождает дитя в крови, в слезах, причем хорошо понимает, сколько печали, страданий и, наконец, какую смерть придется принять чаду? Она, как и мы, осознанно обрекает на это ребенка, пока вынашивает его. И разве мы ошибаемся, говоря, что мать любит своего малыша? Да она бы умерла за него, если бы могла!

Старуха кивнула, и лицо рассказчицы озарилось неописуемой улыбкой.

— О, да. На земле мало матерей, которые не отдали бы жизнь за детей. Такова уж их доля. — И снова кивнула. — Когда-то жила-была старая женщина, многому научившая меня в юности, тоже жрица, часто гулявшая и разговаривавшая с Матерью Нагой. Однажды мы пошли подышать свежим воздухом и наткнулись на молодого зайца. Его схватил неопытный орел. Хищник наклонился над бедолагой, вцепился в него и теперь глупо смотрел на добычу, словно не зная, как убить. Наверно, он поймал первого зайца, поэтому и не растерзал мгновенно, как сделал бы взрослый орел. Несчастный был в агонии, прижатый к земле когтями птицы, и стал пронзительно кричать. Он завопил, и я, тогда еще совсем дитя, никогда не испытывавшая боли в душе, повернулась к старухе, которую очень любила, и спросила, почему Великая Мать не пришла и не спасла бедного зайца? Как могла Нага позволить ему так страдать? Женщина повернулась, дотронулась до моей головы и в тот момент как-то по-детски, наверно, но я подумала, что это и была сама Нага. Старуха сказала тихим и нежным голосом, который я слышу даже сейчас. Она сказала: Великая Мать находится не где-то далеко на небесах, наблюдая за нами. Великая Мать — не холодная Царица Небес, не надменная владычица, не хитрая и коварная Причина Лет. Она здесь и сейчас. Она с нами и страдает. Она в зайце. Она в крике зайца.

Старуха кивнула.

— Я думаю, это так.

Воины выпили еще, подумали, а затем уснули.

Когда начало светать, Аттила был уже на ногах.

Он вытянул руки, расправил грудь и ухмыльнулся всходящему солнцу. Казалось, наступал хороший день для боя.

При первых лучах великий гунн объехал и осмотрел деревню и широкое каменистое плоскогорье, на котором она находилась. Скоро начнется атака.

Орест не замедлил появиться возле своего предводителя.

— Так они пока не преследовали нас?

Аттила посмотрел на синевато-серый горизонт.

— Или еще не решились. Знают ли они о нас вообще?

— А если они бы тотчас пошли за нами и напали ночью?

— Было бы замечательно.

Аттила повернулся к кровному брату, греку по происхождению, и улыбнулся:

— Нас бы вырезали всех до единого, конечно. Но это было бы замечательно!

Орест отвернулся, качая головой.

— Но ничего такого не случилось. Я знал, что не случится. Они нападут, когда я буду готов к ним. Не раньше.

Аттила снова посмотрел на плоскогорье.

— Буди людей, — крикнул каган вслед Оресту. — И остальных в деревне.

Он приказал жителям привести своих немногочисленных быков вниз, в долину, обмотать колючим кустарником и прогнать обратно. Затем велел детям выйти на плоскогорье и собирать валуны и камни, настолько большие, насколько могли утащить, но по размеру не меньше головы. Их поставили по периметру деревни большим кругом. Разбросанные глыбы лежали в пыли, виднелся лишь краешек поверхности.

— Отличная защита, хозяин, — сказал Маленькая Птичка, торжественно кивая своим пучком волос на голове. — Это — если они нападут на мышах.

— Иди и собирай колючки, — ответил Аттила.

— Я?! — голос Маленькой Птички стал высоким от негодования. Шаман осторожно дотронулся кончиками пальцев до груди и недоверчиво, скептически поклонился. — Я? Разве я простой крестьянин, сборщик шипов, как эти грязные и вонючие мужланы?

Аттила выхватил свой аркан из бычьей шкуры и опустил на него.

Маленькая Птичка пошел собирать колючки.

Великий гунн велел притащить шипы в круг, где стояли валуны, связать их крепкими веревками, образовав внутренний круг, поменьше, за исключением одного узкого участка. Его каган велел обмотать отдельно, чтобы заграждения можно было втащить и вытащить из дыры, словно колючие ворота. Аттила требовал все новых шипов и делал укрепление выше и шире. Жители деревни принесли еще, но каган хотел большего. Каждый раз приходилось спускаться дальше в долину.

Крестьяне ворчали. Их руки и запястья кровоточили из-за длинных тонких царапин. Худые, истощенные, едва передвигающиеся быки вряд ли могли служить хорошей защитой. Возвращаясь, люди смотрели вдаль, на горизонт — не появились ли одетые в черное всадники. Тогда смерть стала бы неминуемой.

Теперь Аттила обратился к уставшим крестьянам:

— Полагаю, у вас есть лопаты? Мотыги?

Люди молча кивали.

— Принесите.

Воины из отряда Аттила с сомнением глянули друг на друга. С лопатами и мотыгами в руках пока что не выигрывали войн. Ими пользовались простые крестьяне, выполнявшие тяжелую, нудную и монотонную работу. Ни один кочевник никогда не умел обращаться с лопатой. Огородничество — занятие готов. Но не гуннов.