Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но не всегда пленница имела счастье вернуться в родную долину. Порой мисс Гвендолен лично отвозила свою воспитанницу в отдельном купе вагона первого класса в Дели. Это называлось — «направить для продолжения образования». И значило это, что война с непокорным князьком затянулась. Дальнейшая судьба воспитанниц не волновала мисс Гвендолен и мистера Эбенезера Гиппа. Но появление новой пансионерки порождало волнение и заботы.
Моника не мирилась со своим положением пленницы. Первое время, по выражению мисс Гвендолен, «буйволица заартачилась». Попытка посмотреть коран, с которым Моника не расставалась, вызвала у нее припадок гнева. Однако мисс Гвендолен, по определению мистера Эбенезера, сочетала немалый опыт «обтесывания чурбаков» с талантом педагога старинной английской закалки.
Она провела Монику-ой в классную комнату, показала ей столик, за которым сидела девица монгольского типа, развернула перед ней книжку с цветными картинками и сказала: «Добро пожаловать!» по-турецки и по-французски. Мисс Гвендолен была приятно удивлена, обнаружив у Моники знание французского. Что ж, это во многом облегчало задачу воспитания «обезьянки». Мисс Гвендолен выразила надежду, что мадемуазель Моника — приставку «ой» она отбросила — избавится от своенравия. Мисс Гвендолен показала глазами на хлыст с рукояткой из слоновой кости, висевший на покрытом резьбой слоновом клыке, украшавшем стену классной комнаты.
Она сама зябко поежилась. Округлые плечи ее передергивались. На глазах происходила поразительная метаморфоза. Очаровательная красавица с портрета Гейнсборо на мгновение перевоплощалась в макбетовскую ведьму, правда, молодую, красивую, но ведьму. И даже нежная улыбка ее походила на неприязненный оскал крысы, а жемчужины зубов делались похожими на клыки хищника.
С утра до позднего вечера Моника в обществе двух индусок, дочек раджей, и столь же знатной, но первобытной девицы из Бирмы проходила курс обучения и воспитания: он состоял из изучения английского языка, истории европейских стран, литературы, изящных искусств. Некоторые предметы, такие, как светские манеры, домоводство, вышивка, преподавала сама мисс Гвендолен-экономка. Историей и географией с воспитанницами занимался самолично мистер Эбенезер Гипп. Монастырский режим пансиона нарушался лишь появлением старика пианиста из ирландцев, неведомо когда и как занесенного политическим ветром в Индию, да конюха-раджпута, сопровождавшего воспитанниц-принцесс во время верховых прогулок по парку, прилегающему к бунгало.
С гостями, посещавшими бунгало, пансионерки не общались. Исключение было сделано для Моники. Вскоре после приезда ее начали вызывать в так называемую Белую гостиную, когда требовались услуги переводчика. Переводила Моника беседы мистера Эбенезера Гиппа с туркестанцами-эмигрантами, бухарцами по преимуществу. Сидела она в темном уголке гостиной с накинутой на голову шалью, сконфуженная, робкая. Однако переводчица из нее получилась неплохая, и мистер Эбенезер после каждого разговора дарил ей плитку шоколада.
Именно тогда, в первые месяцы пребывания в бунгало, Моника увидела человека, которого «обрабатывал» Пир Карам-шах. Толстоватый, громадный, с припухшим лицом, ничем не примечательный горец говорил на кухидаманском «дари», и девушка не сразу разобралась в его невнятном бормотании. Держался он настороже. Глядел исподлобья и каждый раз вздрагивал и плевался, когда Моника начинала переводить ему вопросы мистера Эбенезера. Отвечая, горец неизменно восклицал, обращаясь к девушке: «Эй ты, дочь греха, закрой лицо!» Он отказывался отвечать, требовал, чтобы «девку» выбросили за дверь. Правоверному не подобает сидеть рядом с «силками сатаны». Горца уводили. Мистер Эбенезер пожимал плечами, а мисс Гвендолен, слушавшая разговор из столовой, заявляла: «Тупая скотина. И еще из него хотят сделать короля!» Пир Карам-шах небрежно бросил: «Именно! Такие тупицы подходят для трона больше всяких там умников. Этот хоть слушаться будет. Не то, что всякие напичканные передовыми идеями азиаты».
Затворничество обостряет любопытство. Монике не стоило труда узнать подноготную о таджике. Звали его пренебрежительно Бачаи Сакао — сын водоноса, хоть он имел и мусульманское имя Хабибулла. Видимо, он не забывал, что его уже раз приговорили к виселице — ходили такие слухи — и не доверял англичанам. Частенько он осторожно ощупывал шею, что производило комическое впечатление. Он физически ощущал шероховатость веревочной петли на своей коже и потому выглядел робким и жалким.
В бунгало проникали слухи один тревожнее другого. Монику они волновали потому, что намечалась ее поездка в Афганистан в Кала-и-Фатту, а ехать ей предстояло через страну, захваченную мятежными племенами. Девушка просто боялась и не скрывала страха. Ее совсем не привлекала встреча с эмиром бухарским Сеидом Алимханом. Она никак не могла примириться с мыслью, что он ее отец и что она малика — принцесса. Странно и труднообъяснимо, но ее тянуло на родину, в Чуян-тепа. Вся жизнь там, особенно в последние три года, не доставляла ей ничего, кроме страданий. Но от одной мысли о своем кишлаке сердце ее сладко сжималось. Мысль, что у нее отец настоящий царь и что отныне ей предстоит жить во дворце, ходить в шелках, есть из фарфоровой посуды, не укладывалась в ее сознании. Затворничество, светская муштра, ожидание встречи с отцом-эмиром, нотации мисс Гвендолен-экономки и желтый оскал хозяина бунгало — все надоело. Моника хотела домой, в Чуян-тепа.
Сын водоноса Хабибулла, ленивый, неповоротливый, с противным его брюзжанием по поводу «дочерей греха», вызвал в ней симпатию. Он знал несколько слов по-узбекски и уж тем напоминал о чуянтепинских углежогах и кузнецах, о родных, о беспомощном Юнусе-кары. Водонос служил как бы мостиком между чужбиной — Пешавером и родным Чуян-тепа.
Обычно Хабибуллу приводили в патио бунгало, и он понуро сидел на корточках у дверей Белой гостиной с кислой, вечно потной физиономией. Он сиживал дни напролет, а слуги не давали ему даже пиалушки чая. Он нередко уходил голодный, но все такой же инертный, разваренный, так и не дождавшись Пир Карам-шаха. Жалостливая Моника тайком приносила на подносике чай, сэндвичи, тартинки, кусок мяса. Хабибулла с жадностью поедал все, но не благодарил. Женщину не благодарят. Женщине приказывают. От мисс Гвендолен-экономки Монике попадало, и не раз. «Смотри, он украдет подносик — он же серебряный — и тебя в придачу. Ты, красавица, во вкусе азиатов. Быть тебе женой водоноса!» Мисс Гвендолен прогоняла Монику: «Готовишь-готовишь из нее светскую особу, а азиатчину никак не вытравишь. Марш к себе!» Монику жестоко наказывали, чтобы «отучить от чувства жалости, которое есть нонсенс».
В один из дней Хабибуллы-водоноса не оказалось на обычном месте. На возвышении у фонтана прямо на груботканом паласе спал Пир Карам-шах. Он спал в одежде, не сняв даже оружия, в сапогах. Тюрбан с алмазным аграфом сбился на бок, обнажив белую полоску лба, покрытого