— О, — поразился Пир Карам-шах, сразу же узнав ее. — В любом наряде — принцесса! Мировые события выдвигают ее на первое место. — Сегодня он был на редкость разговорчивым.

— Наконец-то война! — торжествовал он.

— Война необходима, — поддержал его мистер Эбенезер, — но увы, всякая война — преступление против гуманности.

— Преступление совершает тот, кому оно полезно, утверждали древние греки, кажется, — заметил тихо тибетский доктор Бадма.

— О каких преступлениях вы говорите? Благо Британской империи да будет высшим законом в Азии! — вспылил Пир Карам-шах.

При звуке голоса Бадмы Моника, может быть, впервые за весь обед подняла глаза. Она вздрогнула. Боже! Что происходит? Неужели возможно такое сходство? Она ловила взгляд доктора, чтобы удостовериться в своей догадке. И она, наконец, встретилась с его взглядом. Да, те же серые властные глаза. Но как комиссар оказался здесь? Он появился тогда в Чуян-тепа, но сейчас же исчез. Он возник из небытия и ушел в небытие. И вот он сидит здесь за столом как ни в чем не бывало, смотрит на нее спокойно своими серыми, вселяющими покой и уверенность глазами и так же успокоительно улыбается.

Сердце сжалось, и мертвенная бледность разлилась по ее лицу. Но школа, муштра Гвендолен-экономки сказались. Моника уже не была наивной, простодушной дикаркой из селения углежогов Чуян-тепа. Ее научили сдерживать свои порывы. Она смотрела на доктора Бадму и чувствовала, что кончики волос ее шевелятся. Еще секунда — она закричала бы. Ее вывел из состояния шока далекий-далекий голос, которого она привыкла бояться и которому повиновалась беспрекословно.

— Окровавленная слава! — парировала мисс Гвендолен и зябко повела плечами.

— Опять вынужден сослаться на древних авторов, — поддержал ее Бадма. — Почитайте Плутарха, Тацита. Все прославленные деятели прошлого шагали через горы трупов. Цезарь истребил шесть миллионов галлов и шесть миллионов обратил в рабство.

Сахиб Джелял слушал очень внимательно и вставил:

— Искандер разрушил Согд, Чингисхан опустошил мир, Тамерлан уложил в свои минареты миллионы голов. И прославился. Наполеон залил кровью весь европейский материк. — А он — гений Франции.

— А наша война принесет славу Британии! В веках! — твердил свое Пир Карам-шах.

— И кое-кому другому, хотите сказать… — добавила мисс Гвендолен. — А не кажется ли вам, замыслы у вас гениальные по размаху, но…

Меняя тарелки, Моника оказалась напротив вождя вождей. Он поймал себя на том, что следит за скользящими ее движениями. Так любуешься изящной змейкой, скользящей по освещенному солнцем камню, и вдруг холодок отрезвляет, когда встречаешься с ее глазами, холодными, дьявольски умными. «И как господь бог мог дать такие глаза девушке! — вспоминал Пир Карам-шах позже. — От таких глаз не спрячешься, не уйдешь. Глаза рока».

Вождь вождей запомнил эти глаза. Но только много позже он понял, что их взгляд был объявлением войны, беспощадной, непримиримой.

Молоденьким девушкам, а тем более воспитанницам в роли горничных на «файв о'клоке», надлежит держаться скромно, незаметно, проявлять выдержку и обращать внимание только на приборы и бокалы. Но от Моники не укрылось, что воинственный вождь вождей вдруг изменился в лице. Он задумался. Ему решительно не нравилось выражение глаз принцессы. Он даже почти не слушал, что говорит мисс Гвендолен-экономка.

— Есть выражение: «Снимать одежду веры…» И недопустимо, чтобы одежду веры с нас сняли. — И она снова повела своими прекрасными плечами, словно ей пришлось раздеваться под взглядами мужчин. — Мы вас знаем блестящим… гм-гм… организатором, но вы увлекаетесь. Мимолетное раздражение — и вы бросаете начатое и принимаетесь за другое. Такая, я бы сказала, излишняя эмоциональность.

— Международная обстановка очень сложна. Ее нелегко понять и оценить смотрящему со стороны, — сказал Пир Карам-шах желчно, резко. Его раздражало что-то: то ли слова хозяйки стола, то ли неприязненный взгляд Моники. «Черт побери, — думал он, — ведь она наполовину француженка, а во взгляде ее все тайны Азии. Плохо, когда такие разговоры слышат дикарки. Судя по напряженному взгляду этого Сахиба, он тоже понимает мисс Гвендолен-экономку и даже сочувствует ей. Черт побери этих баб!»

— Международная обстановка? — восстала мисс Гвендолен, ничуть не смутившись. — Именно обстановка в мире неопределенна. Торопливость, спешка могут превратить даже грандиозные замыслы в мыльный пузырь. Пфф! И все! А теперь я попрошу вас, сэр, — обратилась она к красному, но по-прежнему невозмутимому мистеру Эбенезеру, — проводить дорогих гостей в Белую гостиную. Девушки, подайте кофе, — приказала она принцессам. — И чтоб не было этого надутого вида! Улыбайтесь! Это относится прежде всего к вам, Моника!

И снова пришлось недоумевать Монике. Она понимала, что на Востоке женщина — пушинка на ладони мужчины. Девушка уже достаточно «воспиталась» и знала, что в делах политики женщина — ничто. Но что же это такое? Понятно, когда молодая госпожа командует ими — воспитанницами. Так и полагается. Но перечить мужчинам, делать им замечания! А те принимают все как должное. Пир Карам-шах не сказал в ответ ни слова. Мистер Эбенезер не раскрыл и рта. Вообще Моника давно уже заметила, что он не возражает мисс Гвендолен ни в каких вопросах, ни в домашних, ни в служебных.

Обедавший с большим удовольствием генерал и не вздумал всерьез принимать слова очаровательной экономки. Он вслух восторгался закусками, винами, горячими блюдами и уводил разговор от политики к экзотическим темам. Особенно его заинтересовал тибетский доктор Бадма, и он задал ему уйму вопросов. Сахиб Джелял благосклонно слушал, что говорят другие, и красноречиво молчал.

Обед закончился в благодушии и непринужденности. Несомненно, гости остались довольны великолепной кухней, напитками, восточными сладостями. Адъютант генерала занимательно рассказывал анекдоты. Добродушный смех вскоре перешел в хохот. Но Моника чувствовала себя невесело. Слезинки выступали у нее на глазах. Сколько ни говорила мисс Гвендолен о необходимости изучения этикета, о практическом усвоении хороших манер, но чувствовать себя служанкой, рабыней кому приятно. Сколько унижений перенесла Моника за время обеда. Все восставало в ней против злой властной ханум. Она видела не прекрасную розоволикую, голубоглазую английскую леди, а холодную белую змею-джинью из памирской волшебной сказки, одного взгляда стальных глаз которой достаточно, чтобы превратить все живое в камень.

Мужчины ушли в Белую гостиную. Принцессы-воспитанницы остались в столовой. Они дожидались возвращения мисс Гвендолен. В ее присутствии им надлежало заварить и выпить по чашке кофе, по крошечной чашечке в один глоток. Казалось бы, что такое глоток — секунда. Но надо суметь выпить чашечку респектабельно. Каждое движение за столом — экзамен на аристократизм, а выдержать такой экзамен у мисс Гвендолен-экономки труднее, чем «притащить на себе священного белого слона», по словам бирманской девицы. Понимала это и Моника, и ее