– И где?

– У знакомого мужика из Ала-Калтио есть один на шкафу.

– Наверняка этому хоботу уже лет сто.

– Ну, может, пятьдесят.

– Должен быть свежий. Добытый этим летом.

– Может, ему воблин подойдет, как думаешь?

– Это слишком уж обычная тварь.

Сова почесал в затылке.

– Я понимаю, зачем ему полосатоног. Но этих бестий уже и не сыскать, наверное. Их вообще больше нет. Вот же черт, черт! Ну как ты могла заключить с ним такой договор!

– Теперь уж все равно дело сделано и назад ходу нет.

– Может, Аско что-нибудь посоветует.

Элина не ответила.

– Ты слышишь?

– Я не верю, что он поможет.

– Разумеется, поможет, тут и вправду дело серьезное.

– Мне плохо.

– Я верю. У тебя которая нога здоровая?

– Эта.

Сова сжал пальцы у Элины на ноге в своих ладонях и стал их разминать.

– А-а!

– Больно?

– Нет.

– Мне отец так делал, когда я был маленьким.

– Еще так поделай.

Сова послушался, а затем сказал:

– А теперь давай-ка поспи. Утро вечера мудренее.

Сова слушал дыхание Элины. В комнате было темно. Со двора раздался странный, ни на что не похожий звук. Сову охватил страх и пробила дрожь. Он ждал. Когда дыхание Элины стало глубоким и ровным, он помедлил еще немного, сосчитав до шестидесяти. Затем встал, вышел из комнаты и проскользнул по темному дому в свою кровать.

Воблин явился в гостевой дом перед самой полуночью. Он все еще таскал с собой автомобильный скребок, который отдала ему Янатуйнен. Воблин подергал дверь гестхауса, но та не открылась. По водосточной трубе забрался на крышу, принюхался и посмотрел на печную трубу. Он стоял на коньке крыши и глядел на реку, покрытую туманом, словно пушистой плесенью. Затем спустился по водосточной трубе на землю, прошел во двор, открыл крышку мусорного контейнера, нырнул внутрь и закрыл крышку. Еще до полуночи все окна и двери в поселке были накрепко закрыты, жалюзи опущены, свет погашен. Собак, которые обычно спали в своих конурах на улице, хозяева забрали в дома. Несчастные животные скулили и пытались спрятаться под кроватями и за диванами. Это было знаком и для их хозяев, что пора уже лечь в постель и натянуть одеяла по самые уши.

Все время стояли душные жаркие ночи, но нынешняя ночь выдалась холодной. Только один человек оставался в такой час на улице – Симо-Говнолюб. Он громко храпел в канаве перед аптекой на ложе, устроенном из гофрированного картона. На груди у него покоился образ Говенного Деда. Одинокий заяц выбрался из леса и стремительно промчался через поселок, поставив на кон свою жизнь. От кого же он убегал? Из леса сюда устремились кудахтаны, нимфы и лешаки, эльфы, дубаки и тролли. И другие твари, зачастую не имеющие названия и даже обличья. Они то появлялись на улицах поселения, то исчезали в ночи. Некоторые забрались на крышу гестхауса и расселись на коньке, как вороны. Вскоре они заняли крыши всех домов в поселке и оставались там на страже ночи. На крыше муниципальной администрации уселось в ряд так много домовых, что, когда вновь прибывший домовой попытался пристроиться на одном конце конька, домовой на другом конце свалился вниз, потому что ему не хватило места. Они сидели неподвижно и терпеливо, как горгульи, комичные и трагичные одновременно. Домовые смотрели на север. На дорогу. По ней в поселок двигались мор и эпидемии. Они приближались поодиночке и парами, впереди были чума и корь, замотанные в замызганные меховые шубы. Пришельцы разбрелись по поселку и начали обходить дома, стучать в двери, выманивая людей красивыми голосами. Симо-Говнолюб проснулся. Он сразу понял, в чем дело, сорвал с себя штаны и натянул их на голову. Туберкулез склонился над канавой и принялся разглядывать лежащую на дне фигуру. Он не признал в закамуфлированном бродяге человека, развернулся и продолжил свой путь. Через ширинку Симо-Говнолюб разглядел, какой опасности избежал, и трижды возблагодарил Говенного Деда, поскольку именно туберкулез преследовал Симо уже несколько лет. Следом появилась проказа, обратившая к нему свое жуткое лицо. Симо-Говнолюб зажмурился и стал молиться. Армия монстров-захватчиков, заполонившая крыши, подняла глаза кверху. На фоне неба покачивались огромные фигуры. Гиганты, которых в Японии называют дайдарабочами[23], и еще более странные, не поддающиеся никакой классификации колоссы, которым было позволено пройти по этой земле. Они напоминали вертикально стоящих на ногах китов, а их головы, похожие на моллюсков, устремлялись к небу. Маленькие умные глаза по бокам этих глыб были словно иллюминаторы, обращенные в глубины какого-то судна. Инфекционные болезни продолжили свой путь в следующую деревню. Дороги заполонили призраки людей. Они запрудили главную дорогу села полупрозрачной массой. Монстры на коньках крыш наблюдали за призраками, которые разыскивали свои старые дома. А далеко на реке, в густом тумане у порогов, сидел на камне водяной и играл на баяне, напевая старинную печальную мелодию. Река вокруг водяного превратилась в поток тел. В ней не было воды, только тела, движущиеся против течения, влекомые невидимым транспортером, бесстрастные, мертвые.

Только самые хладнокровные колдуньи были в состоянии наблюдать за карнавалом Духовой ночи, но в этой деревне больше не было хладнокровных колдуний. Даже старуха Рийпи знала пределы своих сил и лежала в постели с черной повязкой на глазах на краю деревни в избушке, спрятавшейся в густом ельнике. Она с трепетом прислушивалась к тому, как чьи-то когти скребут по жестяной крыше и с жуткими звуками трутся снаружи о стены покрытые чешуей, перьями и хитиновыми панцирями тела неведомых тварей.

Элина в Вуопио тоже не спала. Она лежала в постели. Рядом с кроватью на полу стояло ведро с блевотой. Элина встала, раздвинула занавески в своей комнате. Она смотрела на падавший на стены серебристый свет Духовой ночи и с радостью встречала тот ужас, который вливался в комнату вместе с этим светом, потому что страх был желанной заменой тошноте. Ей не нужно было даже подходить к окну – она знала, что ее родители стоят по ту сторону стекла, вглядываясь внутрь своего бывшего дома.

Янатуйнен лежала в кровати и думала.

Она силилась понять, было ли то, что она пережила ночью, чем-то, что стоило позабыть как пьяный кошмар и бред, или на это, наоборот, стоило обратить особое внимание.

Она проснулась от звука труб. Подошла к окну и выглянула во двор. Там двигалась процессия. Во главе ее шел медведь, несущий на спине обнаженную женщину с львиной головой. Женщина держала в одной руке гадюку, а в другой – поводья, которыми управляла медведем. Позади женщины крепкие паучьи ноги несли напоминающую брокколи композицию из головы кота, мужчины в короне и лягушки. Далее следовал домовый сыч на длинных аистиных ногах. Замыкал процессию гуманоид с лицом ребенка, расположившийся на спине одногорбого верблюда.