после чего она должна была уехать домой, к бабушке.

Светка после случившегося со мной несчастья стала совсем тихой, незаметной, неделями отсутствовала в интернате, возвращалась отощавшая и потрепанная, как бродячая кошка, и почти перестала травить Людку.

Ко мне Светка относилась с дружелюбием, благодарная за мою, хоть и неудачную, попытку выгородить ее перед интернатской администрацией.

Ей я отныне и начала изливать душу, взамен получая столь необходимое сочувствие и понимание.

– Не ной, – убежденно говорила она в ответ на мои жалобы, – все будет тип-топ. Вернется твой Толик, соберет свои вещички, возьмет тебя в охапку – и тю-тю, только вас и видели.

Мне хотелось слушать ее снова и снова, хоть я и понимала, что Светка не совсем искренна в своих прогнозах – ей просто до смерти надоели мои сопли, и она готова обнадеживать меня чем угодно, только чтобы я наконец заткнулась.

Через полтора месяца после того, как Толика увезли, мне стало совсем невмоготу. Я поняла, что должна его увидеть, любой ценой, даже если для этого мне пришлось бы вдрызг разругаться с Мариной Ивановной.

Я отправилась к ней с требованием отвезти меня в Москву, в больницу, где лежит Толик. Сама директриса ездила туда регулярно, каждую неделю.

К моему удивлению, Марина Иванова выслушала меня спокойно, без гнева и не перебивая.

– Ладно, – она глянула пристально и внимательно, – возьму тебя с собой в следующую субботу. Только уговор – никаких слез, и вообще постарайся обойтись без лишних эмоций. Расскажешь ему, как вы живете и учитесь, какие у кого успехи, на этом все. Договорились?

Я радостно кивнула.

Мне казалось, я не доживу до конца недели. Рано утром в субботу я уже стояла в интернатском дворе, с нетерпением ожидая, пока Геннадий Георгиевич закончит приводить в порядок машину.

Мы ехали той же дорогой, что и четыре года назад. По обеим сторонам шоссе темнел лес. На еловых ветвях лежали тяжелые снеговые шапки.

– Соскучилась по Москве? – Геннадий Георгиевич обернулся ко мне с водительского сиденья.

Я неопределенно качнула головой. Меньше всего я думала сейчас о Москве, хотя с того момента, как покинула ее, прошла целая вечность.

– Будет время, прокатимся, – пообещал шофер. – Свожу тебя в центр, посмотришь, как там стало. На Арбате художники прямо на улице рисуют – красота. Ты раньше-то бывала на Арбате?

– Нет.

– Ну да, – Геннадий Георгиевич понимающе кивнул, – ясно. Вот мы с тобой и прогуляемся, глянем на все не спеша.

– Боюсь, не спеша не удастся, – вмешалась Марина Ивановна. – Часиков в пять мы уже должны выехать обратно, у меня важные звонки.

– Выедем, – обнадежил ее шофер, – все успеем, не волнуйтесь.

«Газель» резво неслась по обледенелому асфальту, я как зачарованная смотрела в окно.

Сейчас, вот сейчас я увижу Толика! Осталось немного, совсем чуть-чуть.

Деревья стали рассеиваться, замелькали дома, сначала низенькие, затем все выше и выше. Наконец впереди показался огромный щит с надписью «Москва».

Больница, в которой лежал Толик, оказалась старой, состоящий из множества ветхих корпусов. Геннадий Георгиевич оставил машину за оградой, и мы втроем пошли пешком по недавно выпавшему глубокому снегу.

Внизу в гардеробе нас заставили раздеться и переменить обувь. Потом лифт повез нас на четвертый этаж.

– К Волкову? – спросила пожилая седая сестра на посту.

– К нему, – подтвердила Марина Ивановна. – Как он?

– Неплохо. Вчера вставал.

– Правда? – обрадовалась Марина Ивановна. – Здорово! Я и не ожидала, что так быстро.

– Какое же быстро? – с недовольством заметила сестра. – Вон времени сколько прошло. Ему давно пора ходить самостоятельно. Да вы ступайте, не стойте тут на дороге, а то нянечка сейчас мыть будет.

Марина Ивановна кивнула и, крепко взяв меня за руку, направилась вперед по коридору. Сзади, изо всех сил стараясь не скрипеть половицами, поспевал Геннадий Георгиевич.

Вскоре мы остановились перед обшарпанной дверью.

– Сюда, – сказала Марина Ивановна и зашла внутрь. Я робко просунула голову за ней следом и тотчас увидела Толика.

Он стоял возле умывальника, придерживаясь рукой за край раковины. Стоял! Без всякой поддержки и помощи, на своих ногах!

Я едва не вскрикнула, но вовремя вспомнила о предупреждении Марины Ивановны.

– Здравствуй, Толик, – поздоровалась директриса.

– Здравствуйте. – Толик повернул голову и заметил меня. Лицо его вытянулось от удивления.

– Вот, привезла с собой Василису, – объяснила Марина Ивановна. – Она без тебя скучает. Волнуется очень, как твое самочувствие.

– Нормально, – лаконично произнес Толик и стал разворачиваться. Получалось у него это с огромным трудом и очень медленно. Но все-таки получалось!

Он оторвал руку от раковины и маленькими, неуверенными шажками пошел к кровати. Со стороны он напоминал человека, который впервые встал на коньки и ступает по скользкому льду.

– Давай помогу! – Я кинулась к нему, но он резко мотнул головой.

– Не надо. Я сам.

Толик добрался до кровати, опустился на одеяло и облегченно вздохнул.

– Тяжело? – сочувственно спросила директриса.

– Так себе, – уклончиво ответил он.

– Ты молодец, – похвалил Геннадий Георгиевич. – Через неделю-другую, глядишь, и бегать будешь.

– Обязательно. – Толик сухо улыбнулся и, взяв со стола апельсин, принялся методично и неторопливо счищать с него кожуру.

– Вот, – Марина Ивановна, точно спохватившись, поставила большой полиэтиленовый пакет, – это тебе тетя Катя прислала. Как всегда, пирожки, фрукты, пара котлет. Ты их сразу ешь, а то испортятся.

– Спасибо. – Толик кивнул, продолжая заниматься апельсином.

В воздухе повисла неловкая пауза.

– Пойду поговорю с врачом, – сказала Марина Ивановна. – Василиса, ты пока побудь здесь и не забывай про то, что я тебе говорила.

Она вышла за дверь, прихватив с собой шофера. Мы с Толиком остались одни.

– Хочешь апельсин? – спросил он спокойным и невозмутимым тоном, будто мы расстались лишь вчера вечером или даже несколько часов назад.

– Нет, спасибо. – Я неловко переступила с ноги на ногу.

– А зря. – Он пожал плечами. – Вкусный. Чего ты стоишь? Садись.

– К-как… как ты себя чувствуешь?

– Сам не знаю, – Толик усмехнулся, – вроде ничего. Ноги двигаются, а это главное.

– Значит, операция помогла?

– Выходит, что так.

– Как думаешь, скоро тебя выпишут? – осторожно спросила я.

– Врач сказал, через месяц, если не будет осложнений. – Толик принялся аккуратно делить очищенный апельсин на дольки.

– Ты вернешься в интернат?

Он впервые посмотрел мне в глаза, взял со стола салфетку и вытер перепачканные соком пальцы.

– Нет, Василек. Туда я больше не вернусь.

– А… куда? – проговорила я шепотом.

– Домой. У меня есть дом. И мне уже восемнадцать. Нечего делать в интернате.

Мне хотелось крикнуть: «А я? Как же я? Мне-то что делать без тебя?» Но я молчала – ждала, что Толик сам заговорит об этом. Скажет что-нибудь о нас, о том, что мы