тупо спросила я.

– Страсть есть. Влечение. Инстинкт, как у животных.

– Но мы же не животные!

– Ты так считаешь? – Он усмехнулся. – Человек, Василек, самый больший хищник из всех зверей. И самый опасный. Опаснее льва. Ты представить не можешь, что дремлет внутри каждого из нас. – Глаза Толика сощурились, подбородок напрягся. Он стал действительно похож на дикого зверя, но не на льва, а скорее на леопарда, приготовившегося к прыжку.

Я невольно отодвинулась. Толик засмеялся.

– Что, испугалась? То-то. Не будешь больше доставать меня болтовней о любви. И вообще, Василек, дуй-ка ты к себе, пока Игнат не вернулся.

26

Все изменилось. Толик в ожидании операции стал относиться ко мне с нежностью и лаской, но видеться нам стало гораздо трудней.

Марина Ивановна, закрывшая глаза на мой проступок и разрешившая остаться в интернате, наказала Анфисе и Жанне следить за мной неусыпно. Днем они не выпускали меня из поля зрения, ночами же нам мешал Игнат, тихо храпевший на соседней койке.

Все-таки нам удавалось встречаться – тайком, урывками, постоянно опасаясь преследования и разоблачения. Это придавало ощущениям особую остроту и пикантность, разжигая в каждом из нас воистину неуемное желание.

Так пролетело лето. Наступил сентябрь, и из райцентра на мое имя пришла бумага, в которой сообщалось, что я заняла на олимпиаде третье место и награждаюсь правом бесплатно заниматься на заочных курсах Московского университета, как только мне исполнится пятнадцать.

Я читала письмо одновременно со смехом и грустью. Мне вспоминалось, как я решала задания – автоматически, машинально, имея в запасе менее часа времени. Если бы я воспользовалась для этого всеми отведенными тремя часами, то наверняка оказалась бы победительницей и со следующего года могла бы учиться в Москве.

Герман Львович и Анфиса, однако, очень радовались моему успеху и считали меня без пяти минут студенткой.

Меж тем до операции оставалось чуть больше двух месяцев. Счет пошел на недели, а потом на дни.

Все чаще ночами я стала просыпаться и холодеть от мысли: что будет, если Толик умрет? Как я стану жить без него?

Видимо, его тоже беспокоили дурные предчувствия. Он стал замкнутым, мрачным, часами сидел неподвижно, не меняя положения, уставившись в одну точку.

Первого декабря утром я встретила в коридоре Жанну. Вид у нее был странный: загадочный и одновременно возбужденный.

– Забирают твоего Волкова, – сообщила она с места в карьер.

– Куда забирают? – не поняла я.

– В больницу, куда ж еще. Оперировать будут.

Мне показалось, я ослышалась.

– Но ведь рано еще. Обещали в конце декабря.

– Значит, передумали, – спокойно проговорила Жанна. – Вчера Марине Ивановне звонили из больницы: сегодня вечером нужно быть в Москве.

У меня потемнело в глазах. Я сорвалась с места и понеслась на третий этаж.

– Куда? – вслед мне крикнула Жанна. – К нему нельзя! Там Марина Ивановна.

Но я не останавливалась. Пулей добежав до дверей третьей палаты, я заглянула внутрь.

Комната была полна народу. Здесь была и Марина Ивановна, и медсестра Лена, и еще несколько воспитательниц. Все они что-то делали, суетились, складывали вещи.

Сам Толик сидел в своем кресле у окна. Лицо его было белым как мел, но абсолютно спокойным.

– Тебя еще тут не хватало. – Марина Ивановна поглядела в мою сторону и недовольно поморщилась. – Не видишь, все заняты! Ступай к себе.

Я сделала вид, что не слышу ее слов. Подошла к коляске, положила руки на плечи Толику. Он посмотрел на меня и произнес очень тихо, едва слышно:

– Там, в тумбочке, книжки хорошие. Если что – бабке моей не отдавай, возьми себе. Поняла?

Я в ужасе покачала головой. Слова «если что» буквально парализовали меня, повергли в шок. Толик как бы прощался со мной, вполне допуская мысль, что больше мы не увидимся.

В дверях показался Геннадий Георгиевич.

– Пора, – проговорил он мягко, – машина во дворе.

– Да, мы уже готовы. – Марина Ивановна мельком оглядела палату. – Присядем на дорожку, а то не будет удачи. – Она опустилась на край кровати. За ней сели все остальные. Только я продолжала стоять ни жива ни мертва, вцепившись в Толика, с трудом понимая, что происходит вокруг.

– Сядь, Василиса! – строго приказала Марина Ивановна. – И не строй из себя Кончиту. Вы все тут больные, в той или иной мере, каждый нуждается в лечении и имеет свой шанс на выздоровление. Поэтому прекрати истерику и веди себя достойно.

Ко мне подошла Лена, ласково обняла и отвела в сторону. Я села на стул рядом с Игнатом – тот тоже все это время находился в палате.

– Все. Теперь встаем. – Марина Ивановна стремительно зашагала к дверям. Соня и Лена повезли коляску. На пороге их ждал Геннадий Георгиевич.

Я сидела и смотрела, как коляску провозят через дверной проем.

– Не плачь, не надо, – произнес над моим ухом Игнат.

Я с удивлением провела рукой по щеке. Разве я плачу?

Ладонь была мокрой, будто ее сунули под кран.

– Его вылечат, – сказал Игнат, – вот увидишь. Он будет ходить не хуже нас с тобой.

Я кивнула, продолжая глядеть на дверь, за которой скрылся Толик.

– Возьми, – Игнат протянул мне полотенце, – вытрись. Ты очень красивая девчонка, а от слез красота может исчезнуть. Толик вернется и тебя разлюбит.

– Он не любит меня, – севшим голосом прошептала я.

– Любит, – уверенно произнес Игнат. Подумал чуть-чуть и добавил: – По-своему, конечно.

27

Толика прооперировали уже через неделю. Я узнала об этом от сердобольной Жанны – Марина Ивановна наотрез отказывалась разговаривать со мной о том, что творится в больнице.

– Состояние средней тяжести, температура тридцать восемь и один, – сообщила мне Жанна таинственным полушепотом. – Это нормально после такой операции.

– А… ходить он теперь сможет? – обмирая от волнения, спросила я.

– Эк, какая ты быстрая! – Жанна снисходительно улыбнулась. – Погоди насчет ходьбы. Ему сначала нужно в себя прийти, оклематься маленько. Потом видно будет, да и то потребуются специальная гимнастика, массаж, процедуры, прежде чем он сможет встать на ноги. Это же нейрохирургия, а не кот начхал!

Из всего сказанного Жанной я усвоила только, что в ближайшее время надеяться не на что. Придется ждать, долго и терпеливо, мучаясь от неизвестности и невозможности помочь Толику.

Мне было отчаянно тоскливо и страшно, хотелось поделиться своей тревогой и волнением. Но с кем?

Анфиса перед самым Новым годом неожиданно начала хворать, у нее прихватило сердце, и Марина Ивановна отправила ее на больничный. С Владом я не хотела говорить на эту тему, Игнат казался мне чужим и малознакомым.

Оставалась только Светка, которой я так и не отработала ее доллары. Марина Ивановна оставила ее в интернате условно, до конца учебного года,