Если бы у него была хотя бы вода! Хотя какая вода могла погасить это?!

Едва восстановив дыхание, Жан сразу отрывался от стены и шагал дальше, как молитву, повторяя про себя, что отец Рене врач.

Врач… врач… врач…

Возможно, он повторял это и вслух, бессознательно надеясь заговорить болезнь, напугать, убедить в полной бесполезности её усилий. Так заклинатели змей тянут на своей флейте одну и ту же музыкальную фразу, усыпляя смертельно опасных тварей. Или ворожеи заговаривают боль.

При каждой остановке он отчаянно надеялся, что она придет в себя, откроет глаза, скажет что-нибудь, или хотя бы просто посмотрит на него. Что угодно, только опять почувствовать рядом её присутствие.

Никому, а уж тем более самому себе, он ни за чтобы не признался, что отчаянно боится и этой её неподвижности, и жара, и ответственности, так неожиданно свалившейся на его плечи.

За последние три месяца он привык во всем полагаться на Этьену. Как для любого болеющего человека врач и сиделка из простых людей превращаются в двух полубогов, распоряжающихся их жизнью и смертью, так и для него Гаспар и Этьена стали чем-то таким, вокруг чего вращался весь мир. Хотел он того или нет, но он всё время зависел от неё, иногда даже из чистого каприза злоупотребляя этой зависимостью.

Теперь он остался один.

Время остановилось. Город, беспокойно живущий над головой, размылся и исчез. Остались только кресты и стрелы, старательно выведенные свечной копотью на стенах и потолках тоннелей.

Кресты и стрелы.

Первые полтора часа дороги он ещё пытался следить за временем. Потом перестал. Зачем?

Состояние Этьены не менялось, разве что всё ярче расцветали щеки. Сначала он старался убедить себя, что это не более чем причуды освещения. Потом, когда не замечать этих нежно-розовых пятен стало уже невозможно, попытался убедить себя, что при простуде и высокой температуре именно так и должно быть.

Возможно, что так и было. Вероятнее всего, что именно так и было.

Сгорела…

«Нет. Нельзя об этом думать. Люди умирают от тысяч неизвестных мне болезней, – пытаясь успокоить себя, подумал Доре, – так почему же это должна быть именно пневмония?»

Время, как и пространство, давно потеряло для него свой смысл. Что с того, что где-то уже наступила ночь?…

Разве может существовать что-то ещё кроме его ноши, камня, темноты и усталости?

Теперь, после каждого привала стало ещё труднее отрываться от стены. Если раньше он не садился на пол ради экономии времени, то теперь – из-за страха уснуть.

Усталость выела из головы все мысли, притупила чувства. Иногда начинало казаться, что рядом быстро семенит высокий, худой до нескладности подросток.

В первый момент Жан испугался, поднял над собой фонарь и долго вглядывался в бездонную темноту тоннелей.

«Никого. А чего я ждал? – сдерживая вздох облегчения, он повесил фонарь обратно на шею и зашагал дальше, – призрак, – Доре невольно задержал шаг, но, заметив это, мысленно ругнулся и пришпорил себя, – шагай! Те, кто нас ищут, намного страшнее».

Три креста, перечеркнутых стрелой.

Чтобы нарисовать их, Франсуа приходилось тянуться вверх настолько, насколько позволял его рост. А они стояли рядом, готовые в любой момент подать ему затушенную свечу. Одного фитиля хватало только на кресты, стрелу он обычно выводил вторым. Выводил так жирно и старательно, что, зачастую, требовался ещё и третий, которым дорисовывались тонкие линии хвостового оперения.

Вот и летели сквозь время эти стрелы, своим полетом скрепляя воедино три крестика – три судьбы.

«Может быть, действительно, где-то здесь…»

Может.

Когда-то они пробирались сюда и до одури накачивали друг друга историями про заблудившихся в катакомбах римлян, духи которых до сих пор бродят по этим коридорам, ищут выход, кричат и плачут в темноте. Или про аристократов, пытавшихся спастись здесь от гильотины… или о бандитах, прятавших в глухих тупиках трупы своих жертв, а ещё в более глухих – награбленные сокровища.

Они даже пытались искать эти сокровища…

Тоннель закончился низкой, массивной дверью.

Ещё не веря, что дошел, Жан пнул дверь ногой, отчего оббитое жестью дерево глухо загудело.

«Дошел», – Жан пнул дверь ещё раз, потом попытался потянуть за ручку, но ручки не было. Несколько минут он безрезультатно водил по двери то локтем, то коленом, пока не вспомнил, что ручки-то здесь никогда и не было. (Дверь была. Её поставил ещё первый хозяин усадьбы, не желающий, чтобы через его дом ходили все, кто ни попадя. Впрочем, хозяин был человеком исключительно практичным. Поэтому он поставил и другую дверь, выгородив, таким образом, для себя шикарный погреб, в котором даже в самую сильную жару было прохладно и сухо. При отце Рене погребом уже не пользовались, поэтому никто и не заметил, что они отомкнули, а потом и вовсе сняли вторую дверь.)

Не давая себе расслабиться, он переложил Этьену с руки на плечо, и провел ладонью по стене слева от двери.

«Черт…» – ноздреватый камень противно царапнул пальцы.

«Не может быть!»

И ещё как, не может! Первый хозяин был очень осторожным человеком, но отнюдь не самоубийцей. Поэтому, сделав глухую дверь, он не поленился провести сигнализацию на случай, если сам же по какой-либо причине окажется запертым в подвале. Доре сам прекрасно помнил, с какими круглыми перепуганными глазами примчался открывать дверь Рене, когда они с Франсуа однажды вздумали дернуть за шнур. Слава богу, что тогда в доме не было никого из взрослых!

С тех пор сигнализацией никто из них не пользовался, но всё равно каждый из них знал, что отверстие находится точно на уровне груди слева от входа.

«Неужели заделали? Но, – медленно, сантиметр за сантиметром, он ощупал пальцами стену, – здесь нет и следа…если бы заложили, то должен был остаться след… цемент или… – пальцы беспокойно зашарили дальше, – дурак!

– пальцы спустились ниже, – на уровне груди, кретин!..» – рука привычно обогнула каменный выступ и провалилась в узкое окошко.

«Есть!» – Доре нащупал веревку и дернул.

Ничего не произошло, но он продолжал дергать снова и снова, пока не заныла рука, после чего отошел к стене и сел, по-прежнему прижимая к себе Этьену.

«Всё».

В настоящий момент он сделал всё, что мог. Оставалось только ждать. Если же ему не откроют…

«Тогда отдохну и пойду дальше».

– Двадцать минут. Через двадцать минут мы встанем и пойдем дальше, – не столько себе, сколько Этьене громко пообещал Доре, – если нам не откроют здесь, мы пойдем дальше.

1

От яви остался желтоватый круг света на полу… горбатая уродливая тень на стене… медленно сгорающая на его руках женщина… темнота…