Промелькнут небольшие деревеньки: и бедные, и побогаче. Зазвучат колокола на часовенках, привечая добрых людей. Появятся редкие помещичьи усадьбы, иные от обычных крестьянских дворов не отличить. Дороги плохонькие, разбитые, кое-где мощенные подгнившей доской.

Погода менялась не в лучшую сторону, по утрам примораживало. Спасались тем, что на ночь останавливались в придорожных трактирах, где я, отогреваясь, пил горячий чай и следил, чтобы денщик не заснул с чашкой обжигающего напитка в руке. В разведку я бы с ним точно не пошел. Противник быстро бы нашел нас по его храпу.

Закончились пасторальные пейзажи, показались позолоченные шпили Петропавловской крепости. Питер.

Утром я явился к Петельчицу. Тот был на плацу и наблюдал за мунстровкой солдат.

– Явились. Рад вас видеть. Все дела порешили, фон Гофен? – Ротный привык говорить короткими рублеными фразами.

– Так точно.

– Тогда извольте продолжить занятия. Я в штабе.

И, крутанувшись на каблуках, Петельчиц ушел.

Настроение у меня было скверное, самочувствие и того гаже. Домовладелец поскупился на дрова, печку не протопил – в комнате было чуть теплей, чем на улице. Я, похоже, немного простудился и стал покашливать. Хотелось вернуться в квартиру, напиться чаю с медом и завернуться в толстое одеяло.

Продрогшие солдаты, напялившие на себя по два-три комплекта нижнего белья, зябко кутались в плащи. Нет, не нравится мне эта дурацкая европейская форма. Может, в ней удобно скакать и ловить бабочек на альпийских лугах или глазеть на вечно падающую башню в Пизе, но в России, где скоро затрещат сорокоградусные морозы, в треуголке, суконном камзоле, кафтанчике, чулочках и башмаках делать нечего. Это если ты не хочешь отморозить себе какую-нибудь жизненно важную часть организма. Ну, а если тебе морозить и впрямь уже нечего, тогда носи, хуже тебе уже не будет.

Да, удружил нам Петр Первый с «иноземным платьем». Вот к чему приводит слепое копирование чужого образа жизни. Это не значит, что перенимать чужой опыт нельзя. Наоборот, нужно и должно. Только, перенимая, надо думать, насколько он подходит. Стоит ли тупо копировать?

И до того тошно вдруг мне стало, что вспомнились альбомчики с рисунками, специально отложенные до приезда Миниха, и прочие наши проекты, которые пылятся небось сейчас в доме Густава Бирона, если только чересчур радетельные слуги их не спалили после очередной генеральной уборки. Обидно, слов нет.

Начался обильный дождь, вмиг превративший плац в одну большую лужу. Ну вот, хороший хозяин в такой ливень не то что собаку, даже роту гвардейцев на улицу не выгонит. По уставу я мог «мунстровать» солдат вплоть до морковкина заговенья, но ведь жалко бойцов: промокнут, простынут, заболеют. Так что овчинка выделки не стоит.

Я распустил солдат, велел заняться чисткой оружия. Гвардейцы довольно замаршировали в натопленные помещения полкового двора. Мне передалась их радость: трудный день закончился, можно чуток отдохнуть, погреться.

Я быстро пошел в сторону штаба, хотелось обсохнуть, выпить чаю в компании офицеров, которые были свободны от караулов или работ. Занятная штука: до сих пор не удалось ни с кем сдружиться. Отнюдь не потому, что я надутая бука или неинтересный собеседник, все куда банальней: некогда. Нет времени даже на пустяковый треп ни о чем.

Жаль, капитан Анисимов в лагерях подзадержался. Вот уж с кем я бы отвел душу. Бирон сказал, что артиллерист вроде что-то нащупал и теперь доводит до ума. Я хорошо понимаю капитана, в прошлый раз разорвавшаяся фузея серьезно ранила одного из солдат. Парень хоть и поправился (видел его бегающим по плацу, руки-ноги целы, голова на месте, и пальцев должное количество), но неприятностей после того случая нам хватило. Вот Анисимов и страхуется.

В здании пахло табаком и сыростью. «Штапы» собрались в полковничьем кабинете, а младшие командиры в одной из комнат, смежных с канцелярией. Здесь стоял стол, накрытый красным сукном, все табуреты вокруг были заняты. Офицеры сидели даже на подоконниках. До меня донесся взрыв хохота. Кто-то перед моим появлением закончил рассказывать веселую историю.

– А, фон Гофен, – обернулся в мою сторону ротный. – Солдат отпустил?

– Отпустил, господин капитан-поручик.

– Правильно сделал. Присоединяйся к нашему обществу.

– Благодарю вас.

Я пристроился на свободный подоконник.

– А вот еще одна история, приключившаяся с Педрилло, – дождавшись паузы, продолжил весельчак и душа любой компании поручик Огрызков. – Кстати, некоторым из нас она может быть хорошо известна. На днях брат жены Педрилло, выдав дочь замуж, попросил шута, чтобы тот принял у себя нового родича, и не абы как, а не сухо. Педрилло попросил у нашего подполковника фон Бирона на два часика полковую пожарную трубу, а когда родич заявился, то окатил его водой из трубы с головы до ног. «Передай, – говорит, – своему тестю, что я тебя и впрямь не сухо встретил».

Господа офицеры вновь схватились за животы от смеха.

– Фон Гофен, вас долго не было, и о новом указе касательно сроков службы вы наверняка не слышали, – перешел на серьезную тему Огрызков.

– Не слышал. А о чем он? – спросил я.

Оказывается, за время моего отсутствия был оглашен указ, согласно которому срок военной службы для дворян ограничивался двадцатью пятью годами.

– Господа, смотрите, какая интересная куртина получается, – вдруг радостно возопил прапорщик Горбатов. – По всему выходит, что я таперича совсем могу от службы в абшид уйти.

– Ты чего ерунду порешь, Михайла? – разозлился Петельчиц, раскуривавший возле очага трубку. – Какой тебе, сосунку, может абшид выйти? Тебе ж еще и тридцати годов нет.

– Так я ж с малолетства на службу записан, – пояснил прапорщик. – Я ж только народился, а меня батюшка уже в Семеновский полковой список внесли рядовым. Отличился мой папенька перед императором, за то ему и честь такую оказали. Вот и выходит, что к сегодняшнему дню служба моя составила без малого двадцать и семь лет. Срок свой я выслужил, могу в отставку податься.

На лице Горбатова появилась дебильная улыбка.

– Как же так?! – вскипел один из офицеров. – Мне, по всему выходит, еще лет пятнадцать артикулы выкидывать да экзерциции солдатам проводить, а тут какая-то сопля, пороху не нюхавшая, уже полный резон имеет в отставку выйти! Несправедливо это, господа.

– Верно, – поддержал коллегу Петельчиц. – Думаю, матушка императрица скоро разберется, что в указе не все ладно, а ты, Мишка, – ротный погрозил кулаком Горбатову, – коли без стыда и совести поступить решишься, мигом узнаешь, где раки зимуют.

Стушевавшийся прапорщик, который и без того не пользовался в полку популярностью, замолчал, но я видел, что мысль уйти в отставку прочно засела у него в голове. Что поделать, жизнь часто благоволит к дуракам и сволочи, а Горбатов одновременно относился и к тем и к другим.