персоны останется тайной, можешь не опасаться. Мы, римляне, надежные защитники добродетели.

– Да, думаю, от здешних распутников вы нас оградите. Чтобы покуситься на нашу добродетель самим.

– Ну, уж моих-то солдат-скромников твоим целомудренным женщинам опасаться нечего. В крайнем случае, если к ним станут приставать, дамы могут пожаловаться мне. Я, как командир, считаю заслуживающим наказания всякого, кто оставит женщину недовольной.

– Не сомневаюсь, что мои спутницы испытали бы огромное облегчение, услышав об этом. А еще большее – если бы ты заранее предостерег своих людей от лишних вольностей.

Антоний поморщился:

– Дорогая, ты говоришь как дворцовый наставник, охраняющий добродетель десятилетнего ученика. Разве все мы не взрослые люди, мужчины и женщины? Здесь ведь нет Цезариона? – Он демонстративно огляделся по сторонам. – Твоя забота о нравственности трогательна, но одновременно неуместна и даже оскорбительна. Короче говоря, моя восхитительная, прекраснейшая, таинственная царица Египта, занимайся собственными делами и не лезь в чужие.

Антоний откинулся на подушки в лодке и предостерегающе погрозил пальцем.

Я рассмеялась. Он добился своего.

Наши гости пели, непринужденно перекрикивались друг с другом и пили из мехов захваченное с собой мареотийское вино. Мы плыли к Канопу.

Пропустить его было невозможно: все окна сияли, и здания словно окутывало огненно-красное свечение. На улицах, в отличие от большинства городов, пустеющих с наступлением темноты, было полно народу. Наши суда миновали болотистую низину, где здесь впадал в море самый западный рукав дельты Нила, и вспугнули огнями и шумом стаи водоплавающих птиц.

Нос судна уткнулся в причал, и вскоре мы уже разбрелись по заведениям, ни одно из которых не могло вместить столь большую компанию целиком.

– Будем обходить таверны по очереди, а потом сравним впечатления! – крикнул Антоний, потом повернулся и бросил мне мантию. – Надень ее. Ночью похолодает. Да и ни к чему им знать, что у них в гостях царица.

Мне претила мысль о маскировке – ведь царица вправе бывать где угодно, но должна повсюду оставаться царицей. Однако я уступила, не желая огорчать Антония в день рождения. В его обществе мне легко удавалось забыть о своих привычках и усвоить чужие. Я накинула мантию и натянула на голову капюшон.

В первой таверне оказалось темно и чадно от плохого масла, используемого для светильников, и вино было под стать освещению.

– Фу-у! – воскликнул Антоний, отведав вина, и скривил губы. – На вкус вроде того настоя, которым моя мать опрыскивала одежду от моли.

– А ты что, пил этот настой?

– Нет, нюхал. – Он поднял руку. – Эй, есть у вас что-нибудь получше?

Хозяин, чье плоское лицо растягивала услужливая улыбка, вперевалку поспешил к нему.

– Господин желает лучшего вина? – осведомился он, попутно приглядываясь к компании и прикидывая, способны ли мы оплатить приличное угощение.

Антоний бросил золотую монету, и она завертелась на столе. Трактирщик схватил золото, угодливо закивал, и его слуги притащили кувшин с напитком не намного лучше предыдущего.

– Заметное улучшение, – промолвил Антоний, и улыбка хозяина сделалась еще шире. – Это почти соответствует требованиям, предъявляемым к солдатскому рациону.

Он допил чашу, жестом поманил спутников за собой, обнял меня за плечи и чуть ли не вынес за дверь.

– Заглянем куда-нибудь еще.

После душной харчевни воздух снаружи казался свежее, хотя в нем висели дурманящие запахи тел вышедших на ночной промысел шлюх. Их прозрачные дешевые шелка – порой сетчатого плетения – подчеркивали формы отчетливее, чем если бы женщины были обнажены. Горевшие на причале факелы придавали их глазам призывный блеск, а губам – алый цвет и сочность.

Из домов неслась музыка, то разгульная, то заунывная.

– Предскажу твою судьбу! – Чья-то рука, как клещи, ухватилась за мою мантию. Повернувшись, я увидела сморщенное лицо с яркими и смышлеными обезьяньими глазами. Сморщенное, но не старческое. Оно принадлежало ребенку лет девяти или десяти. – Я умею видеть будущее!

Держась за руку Антония, я поспешила дальше. Тяжелый холодный меч, раскачиваясь на ходу, хлопал меня по бедру.

– Я могу рассказать все о твоем будущем! – неслось мне вдогонку.

«А я, – подумалось мне, – могу рассказать все о твоем будущем. Ведь в нем нет ничего, кроме бедности и отчаяния».

Сердце мое болело за этих людей. Не то чтобы я находила их привлекательными или притягательными, но не могла не сострадать их печальной участи.

– Дай-ка монету, – сказала я Антонию.

Он небрежно – ведь для него это ничего не значило – вручил мне золотой.

– Твоя судьба! Твоя судьба! – Дитя бежало за нами, стремясь не упустить удачу.

– Предпочитаю ничего о ней не знать, – заявила я, и мы удались, оставив ребенка разглядывать золотую монету.

В следующем заведении было людно. Большая компания явно выпивала с самого заката. Духота стояла, как на Первом нильском пороге в полдень. Мне даже захотелось скинуть мантию, но я этого не сделала – лишь она отделяла меня от чужих потных тел.

Почти полностью раздетая девушка развлекала посетителей, покачивалась и извивалась под исполненные вожделения звуки камышовой свирели. Наша компания, протолкнувшись в круг с чашами в руках, присоединилась к зрителям. Вскоре на многих лицах появилось похотливое выражение, под стать танцу и музыке.

Вино действовало и на меня. Моя сдержанность и отстраненность рассеивались; эта таверна уже казалась мне не убогой и низкопробной, но восхитительно греховной. Мои руки, пусть и под плащом, непроизвольно повторяли призывные движения танцовщицы. Меня тянуло танцевать, безумствовать, предаваться любви.

– Еще, еще!

Гости хлопали в ладоши, требуя еще одного танца. Девушка, по телу которой струился пот, пошла навстречу их пожеланиям. Запах пота, смешанный с ароматом благовоний, был столь же пьянящим, как и пары дешевого вина.

– Пойдем куда-нибудь поесть! – неожиданно предложил Антоний своим спутникам, и они всей оравой рванулись к двери, несмотря на попытки хозяина убедить их, что он подаст им и еду.

– Нет, – возразил Антоний. – Мы должны обойти все заведения. Все злачные места!

Следующий трактир был выбран произвольно – Антоний почуял запах мяса. Оказалось, это остатки поджаренного на вертеле быка; наша компания заказала все, что осталось от туши, и не прогадала. Мясо получилось на удивление вкусным.

– Я думаю… я думаю, нам стоит образовать содружество! – вдруг предложил Антоний, не переставая энергично жевать прожаренные ломтики. – Да, создадим специальное общество. Будем заказывать жареного быка каждый день, если нам захочется. Мы станем проводить экскурсии, искать удовольствия и стараться превзойти себя каждый день. Кто хочет присоединиться?

– Все мы! – наперебой закричали гости.

– А как ты назовешь это содружество? – спросила я.

– Как? Amimetobioi – «Общество неподражаемых гуляк»!

Название слетело с его языка мгновенно, и я решила, что эта мысль посетила его уже давно. Но