что случилось, я все равно не понимаю. Я же не тот крылатый, кое с чем управляться умею, а сути все равно не знаю. Парни говорят, я окочурился, да я и сам помню, что дырку во мне эта тварь знатную проделала… Ан поди ж ты!

– Рыжий… – шепнула я. – А может, в самом деле не врут сказки? Я же сказала… ну…

– Сказала, что любишь его? – проявила недюжинную остроту слуха Фиона. – Ох, госпожа, вот тебе и ответ! Ты сердце открыла, а королевская кровь да сила огнеглазого и мертвого подымут!..

– Любишь, значит? – непонятным тоном произнес Рыжий и вдруг ухмыльнулся. – Гляди.

Он высвободил руку из моих пальцев и закатал рукав. Я нахмурилась: прежде татуировка была у него только на плече, а теперь спускалась до самого запястья, и по нему вился сложный узор, замкнутый в сплошное кольцо.

– На свою руку посмотри, – сказал он.

Я перевела взгляд на свое запястье, на котором носила сплетенный Рыжим браслет, и поразилась: не было больше золотистого жгутика, а был рисунок, такой же точно, как у Рыжего, намертво впечатанный под кожу… И выше, до локтя, нет, до плеча (я оттянула ворот рубашки и посмотрела) шла тонкая узорная вязь, едва заметно мерцающая золотом.

– Окольцевала все-таки! – притворно вздохнул Рыжий, не выдержал, рассмеялся и взял меня за руку.

Этак не понять было даже, где заканчивается рисунок на моей коже и начинается на его, они сплетались воедино, как ни поверни руку. Чудно звучит, но так это и выглядело!

– Придется вводить моду на длинные рукава или бальные перчатки до плеч, – невольно улыбнулась я.

– Зачем еще? – удивилась Леата. – В Хэнаване, например, женщины дивные узоры на руках выводят, на ладонях даже. Выглядит как татуировка, только смыть можно. Кто побогаче, те особой краской с золотинкой, кто победнее – той самой травой, которой мы Рыжего выкрасить пытались. На каждый случай – на свадьбу, еще какой праздник – свой узор. Вот тебе и мода, госпожа!

– И правда что, – добавила Медда. – Чего такую красоту прятать?

– Прекрасно, – кивнула я, – значит, руки я стану показывать, как хэнаванская красавица, а лицо закрою, как шонгори.

– Зачем его закрывать? – негромко спросил Рыжий.

– Смеешься?

– Не думаю даже. Помнишь, ты сказала как-то, что нет зеркала честнее, чем чужие глаза? Ну так посмотри в мои.

И я посмотрела в темные, с огненными искрами в глубине глаза Рыжего, моего странного бродяги, моего спасителя, моего тавани…

Там отражалась не я. Вернее… такой я могла бы стать, если бы не случай на охоте. Я невольно провела рукой по щеке… и не почувствовала уродливого рубца, стянувшего половину лица, и улыбнуться я могла теперь не одним только краем рта…

– Как же так? – шепнула я.

– Огонь по нам прошелся, хозяйка, – улыбнулся в ответ Рыжий, извернулся и встал, заодно и меня подняв на ноги. – Всю дрянь выжег-испепелил. Знаешь, может, водятся где-то в чужедальних краях такие птицы: всю жизнь горят-светят, а как приходит их смертный час, так сжигают себя, а потом восстают из пепла живы-живехоньки.

– Похоже, – усмехнулась я.

– Но крылатые так не умеют, – добавил он, – а вот черноту из души выжечь способны. Видно, там, на берегу, огонь во мне еще не вовсе угас, а ты еще подбавила, да ту мою частицу, что от Огнегривого досталась, выпустила, он и постарался…

– Да какая разница! – взревел вдруг Арнольд так, что, казалось, даже сосны покачнулись. Гул по лесу пошел, это уж точно. – Я в город иду, там же ничего не знают! Как разбежались, так и сидят, поди, по домам… или на площади толпятся! Дозволь, госпожа, я объявлю: королева Жанна вернулась!

– Иди, – кивнула я. – Иди да смотри, не вздумай напиться, приду – проверю!

– Ни в жизнь больше, – помотал он кудлатой головой и с неожиданной прытью двинулся туда, где виднелись крыши предместий, крича во весь голос: – Эй, люди добрые, слушайте! Слушайте и не говорите, что не слышали!..

– Не охрипни прежде времени! – засмеялась я, а Рыжий кивнул Яну – проводи, мол.

– Едем и мы, – сказал он. – Дай поцелую, потом не до того будет! Забот-хлопот у тебя теперь полон рот, все прибери-разбери, дела уладь… а от меня в таких делах проку мало!

– Ты зато с береговыми братьями договариваться мастак, вот и займешься, потому как я именно в этом мало смыслю, – улыбнулась я и чуть не задохнулась, когда он в самом деле меня поцеловал, обняв с такой силой, что я охнула. – Рыжий, задушишь же…

– Прости, не сдержался, – покаянно ответил он, чуть разжал руки и пристально посмотрел мне в глаза.

– Ты что?

– Смотрю, каким ты меня видишь, – сказал Рыжий совершенно серьезно.

– И каким же? – почему-то испугалась я, но он только улыбнулся и ничего не ответил. А я спросила: – Тебя все-таки тянет прочь?

Он помотал головой.

– Я как он, – сказал Рыжий, помолчав. – Не могу душу разорвать. Уйти насовсем и думать каждый миг, как ты да что с тобой… хуже пытки. А небо никуда от меня не делось, вон оно, прямо над головой, а кругом лес, чем плохо? И цепью за ногу я не прикован, – добавил он с ухмылкой, – ты сама сказала. Уж отпустишь на денек-другой побродить, а? А то я от города устаю. Привыкнуть привыкну, но…

– Я и сама с тобой поброжу, – ответила я. – Если возьмешь.

Он ничего не ответил, только обнял еще крепче прежнего.

– Госпожа, корону-то возьми, – окликнул Клешнявый, и Рыжий неохотно разомкнул кольцо рук. – Когда Рикардо сгорел, она-то и упала. А я подобрал. Песочком бы только почистить, закоптилась малость…

Я взглянула на почерневший венец и невольно поежилась. Надеть вот это?.. Это не та корона, что предназначена для самой коронации, та хранится во дворце… но и ту я не примерю! После Рикардо-то…

– Сдурел, что ли, такое хозяйке совать? – правильно истолковал мою гримасу Рыжий. – Выкинь! Или вон под деревом закопай.

– А как же… – начал было тот, но осекся, когда ближайшая сосна словно бы шевельнулась и под корявыми корнями, которыми она цепко держалась за склон, открылась яма.

– Я припрячу, – пообещал дух леса, а я кивнула.

– Лес, – негромко позвал Рыжий, о чем-то глубоко задумавшийся, – дозволишь?..

– Дозволяю, – пророкотало в вышине, и Рыжий шагнул за ближайшее дерево и пропал из виду, крикнув только:

– Обожди, я скоро!

Он и впрямь вернулся быстро, не успела я толком отряхнуться, умыться и вычесать из волос песок и мелкий лесной сор – у Леаты при себе имелся и гребень, и зеркальце (да к чему оно мне, если есть глаза