Все кинулись к нему, попрыгали вниз, как кузнечики. Удивительно, какую силу придает человеку опасность! Все перебрались, помогая друг другу. Пули свистели у самого уха; вокруг с громким всплеском падали в воду снаряды, над баркасами пролетали осколки. Переправа показалась Элуа очень долгой, а когда стали спускаться с баркаса по доске, которую перебросили на пристань, он прыгнул неловко и упал в стоявший рядом старый ялик; днище провалилось, и Элуа, увязнув обеими ногами в тине, забавно высовывался из воды. Его вытащили, посмеялись над ним. Французские солдаты, стоявшие неподалеку, обстреляли беглецов на всякий случай, не зная, с кем имеют дело. Наконец все выбрались на улицы Лооса. Рассыпались в разные стороны…

Нестор и Элуа кинулись со всех ног в ту сторону Лооса, где начиналась дорога на Лилль. Они мчались вдоль бесконечных заводских заборов, не обращая внимания на встречных. А встречных было много: беженцы, пытавшиеся выбраться из Лилля через южную окраину, воинские части, ехавшие в битком набитых грузовиках; то тут, то там лежали на земле всеми покинутые бездыханные тела людей и трупы лошадей, пылающие автомобили. Все звуки перекрывал рев орудий. Никто ничего не спросил у беглецов, хотя одеты они были в разношерстные грязные отрепья и оба так исхудали, что казалось, вот-вот свалятся и отдадут богу душу. У обоих от бега грудь ходила ходуном, колотилось сердце, липкий изнуряющий пот стекал по плечам, по спине. Они ничего не ели со вчерашнего дня, но не чувствовали голода. Другие заключенные тоже бежали опрометью по улицам Лооса. Иногда женщины падали, но нельзя было даже остановиться, чтобы помочь им: как-никак они на свободе, теперь уж пусть сами выпутываются. За последними домами Лооса тянулась полоса садов и огородов, лачужки и клочки полей. А потом распростерлась голая пустошь. Элуа и Нестор шли с таким чувством, что сейчас в них начнут сажать пули, как в мишень. У Бетюнской заставы стояла батарея 75-миллиметровок.

Офицер окликнул их: — Куда направляетесь? — Домой. — Откуда идете? — Из Лоосского централа. — Ага, — сказал офицер. — Основательно вас обстреляли.

Как? Он уже знает? И вдруг Нестор понял, какой смысл имели слова офицера: «Основательно мы вас обстреляли», — вот что он хотел сказать. Ах, подлецы! — Надо полагать, это вы стреляли? — спросил Элуа. Офицер пожал плечами: батарея получила приказ. Артиллеристам все равно, — куда прикажут, туда и стреляют. Просто задача по геометрии. В кого снаряд попадет, это их не касается. Приказ. А кто мог дать этот приказ? Офицер ответил: — Префект. — Может быть, он и солгал. В эти часы, когда префект выдал военных неприятелю, они со зла наговорили бы на него что угодно. — Вы стреляли по тому корпусу, где содержатся политические!.. — Я же вам говорю, что мы получили приказ…

Элуа сжимал кулаки. Перед глазами его встала картина: лежащее на камнях жалкое тело одного из тех, кто бросился с верхнего этажа, завернувшись в тюфяк; безумные лица других, метавшихся за окнами в дыму пожара… А здесь продолжали свою работу…

— В город пропустить вас не могу, — заявил офицер. — Откуда я знаю, что вы будете делать у нас в тылу! Нынче можете переночевать вон в том доме, на углу улицы. Да… Света там нет, но… — Ладно, хоть не арестовал. Не стоит его злить. В доме, который им указали, можно было лечь, отдохнуть. По соседству имелось кафе. А нельзя нам сходить в кафе? Валяйте идите…

В кафе хозяйничали алжирские стрелки генерала Дама. В тот день всех угощали бесплатно. У стойки теснились вперемежку солдаты, штатские, заключенные, бежавшие из тюрьмы, получали пиво, ром — все, что душе угодно. Стрелки весело смеялись. Странное дело — пьяных не было.

* * *

В Карвене… там все произошло немного позднее.

После двенадцати часов дня из туч, гремевших громом, упали первые капли дождя, а потом полило как из ведра; к этому времени женщинам стало невмоготу сидеть в бомбоубежище Бокета.

Бомбежка началась ранним пасмурным утром. Впрочем, уже два дня город обстреливали. Накануне сбросили с самолета бомбу, разрушив дом, стоявший на отшибе: вероятно, метили в водокачку. Когда можно было высунуть нос на улицу, в развалинах этого дома набрали материалу для укрепления подвала Бокета. Там стало тесновато — три семейства с малыми детьми да тесть и теща одного из братьев Бокет — не Константена, а Феликса. Сидя в подземелье, ничего не узнаешь, что делается. Когда драгуны ушли, в городе как будто уже не осталось войск, а глядь, по окраинам Карвена забегали марокканцы, а потом алжирские стрелки. Немцы, казалось, не решались войти в Карвен. Шум сражения, происходившего к северу от рабочего поселка, удалился в сторону Секлена, и французская артиллерия даже стреляла оттуда по Карвену… По крайней мере предполагали, что из орудий била французская артиллерия. Это происходило еще в понедельник. А теперь была среда. Все утро громыхал гром, но дождь не собрался. А может быть, грохотала не гроза, а пушки. Немцы, как видно, спешили закончить бой.

Когда стихли раскаты грома, вдруг полил ливень, и тут все заметили, что наступило затишье. Женщинам захотелось подышать свежим воздухом. Катрин осталась дома, у нее хлопот с детишками было по горло. А обе ее невестки вышли из подвала: не беда, если промокнем. Надо же посмотреть, что делается.

Пушки теперь стреляли где-то далеко. Улицы стали такие безобразные — просто смотреть жалко! Дома разрушены, посреди мостовой — воронки от снарядов. Жена Феликса, совсем еще молоденькая бабенка, смело понеслась к площади. И вдруг, стремглав сбежав с лестницы, она ворвалась в подвал с криком: — Немцы! — Все безотчетно высыпали на улицу. Дождь лил еще сильнее. Немцы собрались в конце поселка, перед кафе. А другие — много их — поворачивают на ту улицу, где живут Бокеты. В каждый дом входит немецкий солдат. К Бокету вошел низкорослый эсэсовец, держа по револьверу в правой и в левой руке, и закричал: — Los, los… Männer[698] — Он забрал трех братьев и отшвырнул тестя Феликса, вообразившего, что в шестьдесят пять лет он еще может считаться мужчиной. И вот так из каждого дома выгоняли обитателей на улицу, а потом под угрозой автомата, наставленного в спину, или под конвоем эсэсовцев с револьверами пленных со всех концов поселка сгоняли на главную площадь. Там стоял отряд немцев. Офицеры бросали слова команды. Говорят-то как! Будто лают, ей-богу! Конвойные обходили ряды жителей: —