Papiere… Papiere… — Просматривали документы, о чем-то говорили между собой. Что им от нас надо? Пока понять можно было только то, что стариков они оставляли в покое, отсылали домой. Отобранные простояли на площади целый час, подняв руки кверху, а немецкие солдаты обыскивали их, ощупывали карманы: — Kein Revolver?[699] — Люди насквозь промокли… Наконец с неба перестало лить.

Около четырех часов дня всех здоровых, работоспособных мужчин выстроили шеренгами на главной улице и под конвоем верховых погнали из поселка по дороге к Лансу, а навстречу им двигались немецкие войска. Где-то за огородом Бокетов слышались выстрелы. Женщины, оставшиеся теперь дома одни со стариком-тестем, тихо плакали. Только Катрин крепилась, запрещала себе плакать. Она хотела все разузнать. Что намереваются сделать с мужчинами? Она вышла на улицу. Встретились немецкие солдаты. Катрин искала — может, кто-нибудь поймет ее расспросы. Немцы смеялись, качали головой. — Вы говорите по-французски? По-французски вы говорите? — Наконец один нашелся. Он сказал: — Всем увели за то, что ви в Карвен нехорошо делал. Марокканен дрался, ви стреляли из домов… Все мужчина будем расстрелять! — Боже мой!.. Да неужели так сделают? А что ж, ведь в другом поселке, где группы марокканцев сопротивлялись до последнего человека, немцы убивали жителей, убили женщину у ее дома, а больного астмой старика, который не мог идти, штыком пригвоздили к стене. Тело все еще там.

Особенно страшно было в дальнем районе поселка, за бойнями и железнодорожным переездом. Алжирцы и марокканцы стойко держались там, и, преследуя их, немцы обыскивали дом за домом, развалины, подвалы. У отважных бойцов больше не осталось боеприпасов, но они не желали сдаваться, прятались, врасплох нападали из засады на немецкие патрули и, схватившись с врагом врукопашную, сражались холодным оружием… Проливной дождь не умерял яростных схваток. В Острикуре шахту № 4 еще занимали отряды САПД[700] генерала Дама, а сам он был в Лилле с остальными частями своей дивизии.

Около шести часов вечера, пройдя через все еще горевший Курьер, через обезлюдевший, но нетронутый Гарнс, где нагло высился над долиной завод Кульмана, колонна карвенских шахтеров добралась до Луазон-су-Ланс — предместья Ланса, примыкающего к Голландскому городку.

* * *

Колонну жителей Курьера — несколько тысяч мужчин — соединили с другой колонной пленных, прибывшей после многочасового пути из Либеркура и Уаньи. Погнали всех вместе под проливным дождем, который, однако, не потушил пожаров. На Курьер грустно было смотреть: черная липкая грязь (в которой смешались теплая еще зола, сажа, смоченная дождевой водой, жирная пыль от каменного угля), дым, едкий запах гари, трупы, лежавшие на земле, целые улицы, охваченные все не стихавшим пожаром. По шоссе в мрачном молчании шагали под конвоем тесные ряды шахтеров… Навстречу им, с юга, двигались немецкие войска.

Так колонна прошла километров пять. В Энен-Льетаре сделали привал, и там пленных загнали на городской стадион. Отобрали у всех ножи, спички, зажигалки — бензиновые или с трутом. Под вечер приехали полевые кухни. Роздали похлебку. К счастью, дождь перестал. На стадионе Декеру удалось поговорить с либеркурскими шахтерами. Кентен Гийо сказал ему, что старики Моро живы. Оба живы. Домик их уцелел. Вот если б можно было как-нибудь известить Элизу. Нынче утром, когда из поселка погнали колонну, она так убивалась об отце и матери… С Кентеном и его зятем Этьен Декер мог говорить свободно: оба члены партии… — Слушайте, тут есть один товарищ. Я его нарядил в свою одежонку. Товарищ этот из «Юманите». — Как же быть-то с ним? — А вот как: раздобыть ему шахтерскую книжку. Я уже написал на его военном билете: «шахтер». Буду говорить, что он из Либеркура, зашел ко мне случайно, а домой вернуться уже не мог. Тогда не станут удивляться, что в Курьере никто его не знает в лицо. — Смотри, осторожней! Помни о социалистах. — Что ж, по-твоему? Неужто они выдадут его бошам? — Рисковать все-таки нельзя… В общем этот товарищ должен быть под защитой партии… Неизвестно, что с нами немцы собираются сделать. Наша обязанность — спасти партийных работников, которые могут быть полезны для дела. Нет, в данных условиях нечего и пытаться устроить побег этому товарищу. С нами он больше в безопасности. Ведь не расстреляют же они всех до одного. Им, как-никак, шахтеры будут нужны. В один день горняков не изготовишь. А как на шахтах опять начнется работа, тогда посмотрим, что делать.

Декер говорил, а сам все думал о том, что произошло в Карвене. Забрали ли там мужчин? И что случилось с Гаспаром Бокетом?

XI

В то время, как генерал Горт перенес свою ставку из Уткерка на побережье Северного моря в Ла-Панн, в двадцати километрах восточнее Дюнкерка, генерал Бланшар снова передвинулся к югу от Байеля и остановился на полпути между Байелем и Армантьером — в Стенверке, где стояли его тыловые службы и где он ждал теперь Ла Лоранси, выехавшего из Креша. Генерал Приу, командующий 1-й армией, тоже перенес свой КП в Стенверк. Прибыли туда и штабы генералов де Камà и Лукаса, командиров 1-й и 2-й моторизованных дивизий.

Бланшар, приехав к генералу Приу, сообщил, что англичане оставили позиции на Лисе. Выбора больше нет: или умирать на этом побережье, или грузиться на суда с англичанами. Только что стало известно о положении в Лилле — сведения получили от 121-го пехотного полка, которому удалось выбраться оттуда, так же как и батальону 92-й дивизии и артиллеристам 25-й дивизии. Все генералы, собравшиеся в Стенверке (Ла Лоранси еще не прибыл), выслушали сообщение генерала Бланшара. Положение попрежнему определялось телеграммой Вейгана, в которой Бланшару было предложено самому принять решение, спасти то. что еще можно спасти, спасти честь боевых знамен. Правда, начало этой фразы противоречило концу. Спасти то, что еще можно спасти, означает в настоящий момент бросить на произвол судьбы войска, которые еще не дошли до Лиса, и войска, которые ведут ожесточенные бои в Лилле. Спасти честь знамен, — а как же быть со знаменами этих дивизий? Бланшар решил, что Ла Лоранси двинется завтра на Дюнкерк с 3-м корпусом, а 4-й корпус генерала Эйма будет прикрывать отступление. Завтра в двенадцать ноль ноль.

Генерал Приу — как раз тот самый генерал, который 11 мая, командуя кавалерийским корпусом, настаивал на том, что необходимо отказаться от плана Диль и вернуться к плану Шельды. Бийотт считал, что Приу вообще склонен все видеть в