пробегает по лаборатории. Он никого не видит. Не хочет видеть. Все знают, что вчера (как всегда, впрочем) Магнус торчал в лаборатории допоздна. Разбирал результаты последних синтезов. Каждый в отдельности знает, что опять — по нулям. «Зироу ризалтс»[54],— как мрачно подытоживает каждый вечер Стаф. И вчера подытожил. Со своим каркающим акцентом. Не поймешь что — словосочетание «зироу ризалтс» или этот отвратительный вороний акцент — приводит Магнуса в совершенное бешенство. Он бледнеет и закрывается в своем кабинете, где стоит спасительный бар с коньяками.

Магнус — коньячная душа. Он утверждает, что родился в пастушеском шалаше на южном склоне Арарата.

Но все эти милые беседы — в хорошие минуты. А вчера Магнус не выдержал. Заперся в кабинете. Просидел там минут пятнадцать и вылетел обратно, как Архимедова пробка. Рив покрылась серой изморосью, как осенний забор. Монни извинился и побрел в туалет. Брок скрылся в автоклавной комнате. Иона нахлобучил наушники. Так что один на один с Магнусом остался Стаф. Собственно, все произошло по справедливости. Поджег — туши! Магнус стоял напротив Стафа, перебирая четки. Это был предел. Когда Магнус перебирает четки — хуже быть не может. Даже Стаф это понял и уткнулся в генетическую карту зеленой мартышки — существа, источающего беззаботность.

— Завтра потолкуем, господа, — только и сказал Магнус.

И вот это завтра наступило, и все ждут, что будет. Пьют утренний кофе. В который раз варят коричневую жижицу, называемую кофе, и ждут. Магнус приходит необыкновенно притихшим. Печальным, что ли. Вселенская печаль застыла на его лице. Нет, лучше: вселенская печаль запечатлена на его лице. Он вполне достойно смотрится в это утро. Волос атик-Магнус. Прозвище Волосатик отпадает при таком раскладе. Остается Магнус. Его пергаментное лицо окантовано серебряным венцом шевелюры, бакенбардов и бородки. Бородка испанского гранда, которую он холит и расчесывает постоянно. К тому же на Магнусе зеленый шейный платок из чистого шелка. Зеленые цвета Магнус подчеркнуто носит, чтобы не отторгать мусульман. О, Арараті Колыбель человечества и человечьих противоречий. Как это турки могли вырезать за одну ночь миллионы армян? Как Бог допустил и допускает?

Магнус печален, как невеста с картины «Неравный брак». Вся лаборатория делает вид. Копошатся над записями. Готовятся к демонстрациям. Но никто не начинает. Потому что все в тупике. Куда ни кинь, всюду клин. Надежда на Магнуса. Он — создал лабораторию. Заложил фундамент идеи о возможности синтезировать натуральные чувства. Он и выведет из тупика.

Говорят, лаборатория зародилась с Рив. Собственно, с Магнуса, но при участии Рив. Магнус начинал когда-то с критики Ламарка. Он культивировал критику всего, что поддерживалось Вождями страны Великого Пространства. После резни его родители бежали в Северную Африку. Кто их надоумил вернуться на северные склоны Арарата? Поближе к Севану. Собственно, уже в пределах Великого Пространства. Вернулись на родину предков, зараженную революционным ламаркизмом. Вожди насаждали эту теорию повсеместно, потому что она могла объяснить любые отклонения. Внешние условия — результат. Рабский труд — но хлеб, но футбол, но крыша над головой. Все — зависит от всех. А все — это то, что снаружи тебя. Внутренний мир обитателей Великого Пространства оставался неизвестной землей. Терра инкогнита. Все это было отвратительно Магнусу, хотя и запало. Отвратительно, потому что он входил в цепь каждого, связанного со всеми. Цепь. Или колючая проволока ограждения самих себя. Запало, потому что оказывало мгновенный эффект на массу людей. Магнус разыскал родственников в Калифорнии и вырвался из Великого Пространства. Но запало. Запал ламаркизм, как западают дурные привычки детства. На всю жизнь он получил стимул для критики, но и определенного интереса к. Все было отлично, пока он занимался эквилибристикой генов. Все работало против печально-памятного француза, терзавшего ламинарию. Когда же Магнус занялся кухней молекулярной биохимии, оказалось, что возможно сочетать волка с ягненком. Кошку с мышкой. Всего лишь несколько манипуляций с ферментами: разъединил, переварил ненужное, склеил снова и вставил генетический компьютер в новую клетку. И все его построения против Ламарка летели в тартарары.

Магнус был одинок. Надо чего-то достичь, какой-то прыжок сделать, тогда уж — мирил он себя с собой. Были какие-то увлечения. Чаще случайные встречи на конференциях. Молодые женщины, одинокие энтузиастки науки Он встречал их в лифте гостиницы. В холле у конференц-зала. В бассейне. В буфете. Потягивая пивко, он развивал перед незнакомками свои гипотезы о смыкании теорий генетики, о богодьявольских гибридомах, о гипотезе фенотипического генезиса, которую предлагает он, Магнус. Нередко его собеседницы откликались. Им тоже нужно было расслабиться Этим неприкаянным докторам наук, шмыгающим целыми днями от одного прибора к другому. Переливающим из одной пробирки в другую. Неприкаянным и занятым до того, что некогда да и незачем накрасить губы, одернуть кофточку, подобрать подходящие джинсы, чтобы подчеркнуть то, что когда-то радовалось и пело. Когда-то. В старших классах по-настоящему. В колледже чуть-чуть. И почти забылось во время делания докторской диссертации. Они беседовали. Шли в номер, к ней или к нему — обменяться оттисками статей. Радовались неожиданному везенью и обменивались еще несколько лет открытками к Рождеству.

С Рив начиналось по традиционной схеме. Они оказались за одним столиком в маленьком отеле на окраине Лас-Вегаса. Пока Магнус заказывал официантке чай и сок, Рив вернулась с омлетами и булочками. Магнус оценил отзывчивость молодой пунцовеющей аспирантки из Анн Арбора. Она приехала на симпозиум с докладом об эволюции кожных ферментов.

— Идея в том, профессор, что кожа — граница между внешней и внутренней сферами. У всех многоклеточных. В этом нет разницы между животными и растениями. А тем более — между млекопитающими и другими позвоночными. Ничто более кожи не способно воспринимать эмоции, выражать эмоции и передавать эмоции. Мне кажется, я нашла ключ к соединению фенотипической и генетической регуляций окраски кожи, — рассказывала Рив.

— И возможность феногенотерапии! — Магнус настолько увлекся ее идеями, столь близкими его собственным, что пружинками неандертальской своей растительности уткнулся в ее розовое плечо.

— Как я счастлива, что нашла единомышленника, — постанывала Рив, млея.

— Хорошо, что не злоумышленника, — отшутился Магнус.

— О, нет. Я вам сразу поверила.

— Постойте, постойте. Да вы цветете, как радуга!

Аспирантка переливалась всеми оттенками спектра и как будто не собиралась отодвигать плечо от гениального Волосатика.

— Чудно. Чудесно. Значит, вы исходите феромонами, которые индуцируют пигментацию. Что и требовалось доказать! — повторяла Рив, нисколько не смущаясь невероятной перемены. — Хотя откуда у вас гормоны насекомых?

Они спешно ретировались в его люкс. Пущены были в ход все известные ему и ей эрогенные зоны. О заседаниях биологического симпозиума было начисто забыто. За два