Зазвонил телефон. Кэл снял трубку. Раздался голос матери. И то лучше, чем унылое безмолвие.

– Как дела, мам? – Тостер выплюнул ломтики поджаренного хлеба. Кэл зажал трубку между плечом и ухом и открыл арахисовое масло.

– Я насчет субботнего обеда, – сказала она.

– Буду.

– Я бы попросила тебя привести гостью.

– Какую гостью? – спросил Кэл, доставая нож.

– Минерву Доббс.

– Кого? – Кэл выронил нож.

– Я ее уже пригласила. Харрисон часто о ней упоминает. Мне пришло в голову, что ребенку будет приятно видеть ее у нас.

Кэл вздохнул.

– И что она ответила на твое приглашение?

– Кажется, удивилась, – сказала мать. – Но когда я объяснила, что это для Харрисона…

– Она сразу согласилась, – перебил Кэл, беря хлеб. – Но я не могу привести ее, потому что не вижусь с ней… – Он коснулся металлической поверхности тостера, обжегся и уронил трубку. – Черт, – выругался он и сунул обожженные пальцы в рот.

– Кэл?

Он взял трубку.

– Я обжегся о тостер. Извини. – Открыв холодную воду, он подставил пальцы под струю. – Я больше не вижусь с Минервой Доббс.

Он отошел от раковины и наступил на что-то, нога скользнула в сторону и ударилась о шкафчик. Кэл охнул.

– Кэл! – снова позвала мать.

– Я наступил на нож. – Кэл нагнулся, чтобы поднять нож, и стукнулся головой о стол. – Черт!

– Ты порезался? – спросила мать.

– Нет, я… Мам, я тебе завтра позвоню.

– Кэл!

Не ответив, он повесил трубку. Надо было обдумать ситуацию.

Так ведь и калекой можно стать. Впрочем, этому есть простое объяснение: усталость ведет к рассеянности. К тому же одолевает голод.

Кэл снял трубку и набрал номер мобильного телефона Тони.

– Алло! – Голос Тони перекрывал шум, царивший в баре.

– Мин с вами?

– Подожди минутку, – ответил Тони и пропал, потом снова заговорил, но шума уже не было слышно. – Извини. Что ты спросил?

– Мин с вами? Мне надо знать наверняка, чтобы не встретить ее где-нибудь еще. – Кэл нахмурился. – Из-за нее я стал совсем как дурак.

– Она преследует тебя? – В голосе Тони звучал скепсис.

– Нет, так выходит против нашей воли. Мы как будто застряли в какой-то коробке. Каждый из нас хочет идти своей дорогой, но получается так, что мы не можем разойтись. Вы, случайно, не идете к Эмилио?

– Теория хаоса, – сказал Тони. – Мин – сильный аттрактор.

– Это уж точно. Так вы собираетесь к Эмилио?

– Иди смело, – ответил Тони. – Если серьезно, то коробка, о которой ты говоришь, – это поле притяжения. Ты и Мин пытаетесь разойтись и ударяетесь о стенки коробки, потому что вы нестабильны, траектории вашего движения никогда не повторяются, но образуют определенную систему.

– Ну и слава Богу. Так вы не пускайте Мин к Эмилио, ладно? А то мне очень есть хочется.

– Они с Лайзой куда-то собирались, – сказал Тони. – Весь вечер говорили про какую-то работу, на которую Мин уговаривала Лайзу пойти, и я думаю, Мин потащит ее туда, чтобы все показать. Если Эмилио не давал объявления о приеме на работу, то они будут в другом месте.

– Он не давал объявления, – заверил Кэл. – Ему хватает племянников. Спасибо, Тони. До завтра.

Он положил трубку, переоделся и направился к Эмилио, стараясь не думать о Мин. Получалось плохо, и Кэл переключился на теорию хаоса, о которой сохранял лишь смутные воспоминания. Эффект бабочки, вспомнил он: взмах крыльев бабочки, например, в Гонконге, через десять лет может вызвать ураган во Флориде или, наоборот, предотвратить его. И все непредсказуемо. Так и Мин: в первый вечер их знакомства она казалась такой безобидной, а потом взмахнула крыльями, и теперь в его жизни полная неразбериха. Вот такая чертовски непростая бабочка.

Кэл посмотрел в сторону кинотеатра, почти не сомневаясь, что увидит Мин, – началась неделя фильмов с участием Элвиса. Но ее там не было. Оно и понятно – по теории хаоса события не повторяются. Так или иначе, мысль о том, что во всем действуют объективные законы, успокаивала. Он нормален, и никто не преследует его, он всего лишь попал на границу хаоса. Так намного лучше.

Кэл повернул на улицу, где располагался ресторан Эмилио, размышляя, что означает формулировка «граница хаоса». Можно представить, например, что подбрасываешь монету и граница хаоса – это момент, когда монета еще в воздухе. То есть точка, в которой система являет собой абсолютную возможность выбора. Или, например, куча песка, к которой добавляют по песчинке. Тогда граница хаоса – это момент, когда достигается критическая масса песка и куча обваливается.

Кэл замедлил шаг. Ему вспомнился преподаватель в мешковатом синем свитере, у которого волосы стояли дыбом – из-за слишком серьезного отношения к предмету. Так вот, он утверждал, что граница хаоса – это момент турбулентности, а если говорить о человеке – завихрение в мозгах. Однако всегда – момент наивысших потенций, может быть, даже начало новой жизни. «Это та точка, – говорил преподаватель, – в которой система переходит к новому порядку или движется от рождения к становлению».

Открыв дверь в ресторан, Кэл сразу же услышал голос Роджера, окликнувшего его, и замер на пороге. Стало ясно, что где-то здесь и Мин – сильный аттрактор, роковая бабочка, судьба. Он повернул голову и увидел ее. Она сидела за столиком, похожая на испуганного херувима: рот открыт от удивления, темные глаза расширены. Кэл понял, что наступил решающий момент. Дыхание его участилось, кровь закипела, все своим существом он рвался вперед. Будущее непредсказуемо, все зависит от того, сумеет ли он прорваться сквозь хаос.

Мин, закусив губу, грустно улыбалась. Не раздумывая он шагнул к ней, чувствуя облегчение от того, что куча песка наконец начала обваливаться.

Кэл взял стул от другого стола, и Мин, в тонкой блузке с прозрачными цветными вставками, подвинулась, освобождая место. Мин была чудо как хороша; от нее словно исходило какое-то тепло, и это делало ее нестерпимо притягательной. Кэл раньше даже не подозревал, что такое возможно. Рядом с ней был Тони. Увидев Кэла, он виновато пожал плечами.

– Тони сказал, что ты сегодня задерживаешься на работе, – произнесла Мин, когда Кэл сел.

– Я велел ему солгать.

Мин еще немного подвинулась, и до него донесся легкий аромат лаванды, отчего закружилась голова.

– Наконец ты искренне признаешься в своей нечестности.

– Меня учили быть не столько искренним, сколько обаятельным, – ответил Кэл и почувствовал радость: она улыбнулась ему.

– Ты знаешь «В лесах»? – спросила Мин. – Это моя любимая песня у Зондхейма.