Аналогичное решение вскоре было принято и в Латвии. Проходивший 16–18(29–31) декабря в Вольмаре (Валмиере) Губернский съезд Советов как итоговый документ принял декларацию. В ней, помимо наиважнейшего (о разделе помещичьей земли, о рабочем контроле, национализации банков) шла речь и об автономии. Такой, которая «не выходит за рамки принципов декретов пролетарской диктатуры России и в то же время обеспечивает самое широкое самоопределение трудовой демократии Латвии».84 Вместе с тем, съезд потребовал: «Следует самым решительным образом бороться с любой другой властью /подразумевался Временный национальный совет – Ю.Ж./, которая попыталась бы утвердиться помимо Советов или выступить от имени населения Латвии».85

Наконец, 24 декабря (6 января) последовала и «Декларация о самоопределении Латвии». «Исполнительный Комитет Советов рабочих, солдатских и безземельных депутатов, – провозглашала она, – облечённый доверием масс, заявляет, что пролетариат Латвии никогда и нигде не выражал стремления отделиться от России, прекрасно понимая, что самостоятельность такого небольшого народа, как латышский, в окружении империалистических держав является просто иллюзией, которая будет раздавлена как мыльный пузырь».86

Как Земские советы, так и исполкомы Эстонии и Латвии не без оснований дружно опасались восстановления политической и экономической власти немцев. Восстановления весной ликвидированных сословных средневековых органов, которые и позволяли национальному меньшинству сохранять своё привилегированное положение в крае. Убедительным подтверждением тому стало положение, сложившееся в Курляндии после оккупации её германскими войсками.

В октябре майор фон Гослер, исполняя приказ командующего Восточным фронтом принца Леопольда Баварского, созвал в Митаве (Елгаве) в соответствии с Курляндскими статутами 1617 года Земский совет (ландрат). Из немецкого рыцарства (дворянства), но с приглашением и латышей. 21(9) сентября ландрат торжественно открылся принятием верноподданейшего адреса, которым просил Вильгельма II взять на себя защиту края и принять для того корону герцога Курляндского. Император противиться не стал. Ещё бы, ведь митавский адрес «почему-то» до деталей совпадал с его собственной программой. Одобренной, ко всему прочему, на совещании Верховного командования армии при участии канцлеров Германии и Австро-Венгрии. Ещё 23(10) апреля, в Кройцнахе, ставке Гинденбурга. Стой самой программой, пункт 12-й которой гласил: «Курляндия присоединяется к нам, возможно, в форме автономии».87

Решением судьбы одной только губернии Прибалтийского края программа Вильгельма и его генералов не ограничивалась. Надеясь на скорый и неминуемый полный разгром России, предрешала будущее и остальных двух: «Эстляндия и Лифляндия – автономии с правом /? – Ю.Ж./ позже принять решение о присоединении к нам».88 А чтобы подготовить такую аннексию. 22(9) декабря оккупационные власти собрали дворянство Лифляндии (точнее, только южной её части), Эстляндии (вернее, лишь островов Даго и Эзель), а также бюргеров Риги. Те и приняли столь нужное Берлину решение – об отделении от России всей Лифляндии.

Сходную судьбу Германия предуготовила и Литве – в соответствии со всё той же программой Вильгельма. Ей также предстояло стать составной частью Германской Империи. И для политических манипуляций в таких целях оккупационные власти поначалу создали откровенно марионеточный, не представлявший никого Совещательный совет Литвы. Только убедившись в его полной неработоспособности, провели в Вильне, с 18 по 22(5–9) сентября конференции представителей остававшихся в крае лидеров политических региональных партий. На нём и был избран как орган управления Виленской, Ковенской и Сувалкской губерний Литовский совет (тариба) с председателем Президиума А. Сметоной. Три месяца спустя, 24(11) декабря Тариба приняла декларации о воссоздании Литовского государства и аннулировании всех связей с Россией. Но о независимости столь важный акт не упоминал никоим образом. Вместо того «просил у Германии помощи и защиты», высказывался за «весомые, твёрдые союзнические связи Литовского государства с Германией, которые, прежде всего, должны получить выражение в конвенциях – военной, в области связи и путей сообщения, в общности пошлин и валюты».89

Настойчивое стремление аннексировать часть территории России несколько позже генерал Людендорф объяснял весьма прозаически. «Если бы мы в будущую войну, – писал он в 1921 году, – опять оказались бы предоставленными самим себе, то с помощью Курляндии и Литвы нам бы удалось разрешить продовольственный вопрос несравненно удовлетворительнее… Население Литвы и Курляндии давало бы Германии новый прирост живой силы».90

Вот такая, весьма непростая, проблема – будущее, самое ближайшее будущее и Прибалтики и Литвы – и стала не просто главным, а чуть ли не единственным вопросом мирных переговоров Российской Советской Республики с Центральными державами. Официальных переговоров, начавшихся 22(9) декабря на оккупированной немцами территории, что, несомненно, давало Германии моральное преимущество. В 200 километрах к западу от линии фронта, в том же самом Брест – Литовске, где всего неделю назад уже подписали соглашение о перемирии.

При открытии переговоров глава советской делегации А.А. Иоффе чётко сформулировал цели Петрограда. Заявил, что стремится «добиться заключения всеобщего демократического мира». Но не просто мира, а непременно без аннексий и контрибуций. И сразу же разъяснил, что понимает под аннексией Совнарком:

«Всякое присоединение к большому или сильному государству малой или слабой народности без точно, ясно и добровольно выраженного согласия и желания этой народности».

А затем объяснил, чтобы ни у кого не осталось ни малейшего недопонимания, ещё раз:

«Если какая бы то ни было нация удерживается в границах данного государства насилием, если ей… не предоставляется право свободным голосованием, при полном выводе войск присоединяющей или вообще более сильной нации, решить без малейшего принуждения вопрос о форме государственного существования этой нации, то присоединение её является аннексией или захватом и насилием».91

Тем самым, Иоффе прямо указал на оккупированные Германией земли Польши, Литвы, Курляндии. Был уверен, как и всё руководство большевистской партии, как все члены Совнаркома, что при свободном волеизъявлении население данных территорий, безусловно, выскажется в своём большинстве в пользу советской власти и тем самым за воссоединение с революционной Россией. Только потому ещё раз повторил формулировку позиции Петрограда:

«1. Не допускаются никакие насильственные присоединения захваченных во время войны территорий. Войска, оккупирующие эти территории, выводятся оттуда в кратчайший срок.

2. Восстанавливается во всей полноте политическая самостоятельность тех народов, которые во время настоящей войны были этой самостоятельности лишены /в данном случае речь шла, как то ни покажется странным, о Бельгии – Ю.Ж./

3. Национальным группам, не пользовавшимся политической самостоятельностью до войны, гарантируется возможность свободно решить вопрос о своей принадлежности к тому или иному государству или о своей государственной самостоятельности путём референдума. Этот референдум должен быть организован таким образом, чтобы была обеспечена полная свобода голосования для всего населения данной территории, не исключая эмигрантов и беженцев.