От жены спрятал фото, вот до чего дошел... Зина, между прочим, теперь в Ленинграде. Все эти годы скиталась — куда только не носило. В Монголии работала... Думаю съездить в Ленинград. Шестнадцать лет не виделись. Это же огромный срок в наше время...

— Понимаю, — сказал я.

Мы не раз говорили об этой особенности века, о небывалом ускорении жизни. Новое быстро становится старым. И смотришь, сегодняшняя тайна завтра уже никого не занимает.

— Я наверняка прослыву старым чудаком, — сказал Чаушев. — Но я все-таки поеду в Ленинград.

12

Еще в пути, в вагоне «Красной стрелы», настроение у Чаушева испортилось. Да имею ли я право, говорил он себе, приставать к людям с теми же вопросами, после стольких-то лет? Словно я проверяю, пытаюсь уличить во лжи...

Он совсем пал духом, когда вышел из метро в Дачном — на новой окраине. В другой раз он мог бы оценить целесообразность современной архитектуры, скромную деловитость зданий, отделанных светлым кирпичом, излучающих комфорт. Теперь этот пригород, выросший в последние годы, скорее раздражал Чаушева, так как всем своим видом отвергал прошлое, не желал признавать никакого родства с Ленинградом военных лет. Опрятные, широкооконные фасады смотрели на подполковника, казалось, с холодным недоумением.

С запада наползали низкие, плотные облака и чуть ли не утюжили плоские крыши. Вообще ничто не радовало Чаушева. «Старый чудак! — твердил он себе. — Зачем я иду?»

Удивительно, как все кругом будто ополчилось против него! Случаю угодно было, чтобы в квартире Зины Литовцевой он, едва очутившись в комнате, увидел слона. Этого еще не хватало! Большой, фарфоровый, лопоухий слон красовался на верхней полке стеллажа с книгами и, наклонив голову, целил в Чаушева своими бивнями. Вот ирония времени! Вместо золота — стандартная поделка, унылый ширпотреб... Так работает время! Безжалостно вершит переоценку, как для дешевой распродажи. Превращает в безделушку то, что прежде забирало тебя всего...

Зина, должно быть, перехватила взгляд Чаушева. Ее голос прервал его мрачные мысли:

— Ужасный хлам! На новоселье нам приволокли... Думаем с мужем, как избавиться. Попытаемся передарить...

Муж Зины тоже геолог. Сейчас он в командировке, в Ташкенте. Оба уже кандидаты наук. Вся обстановка в квартире — светлая, легкая, тут нет признаков того культа вещей, который угнетал Чаушева во многих жилищах. Здесь можно ходить по полу, не боясь поскользнуться, здесь нет сервизов, выставленных напоказ за стеклом лакированного серванта. Зато много сувениров из экспедиций — вид горного Забайкалья, карпатский топорик на длинной резной ручке, круг буддийского календаря, вышитый на стенном коврике.

— Мама в прошлом году умерла, — услышал Чаушев. — Я хотела вам написать... Решила, что вы уже забыли... Теперь все это древняя история.

Он не сразу уловил смысл этих фраз. Выходит, Зина узнала что-то...

— Я понятия не имела... Маму можно понять, она просто пожалела меня и братьев... И нянечка тоже... Это ведь нелегко, жить с обманом на душе. Такому человеку, как она и как нянечка, очень нелегко...

Чаушев напрягся. Неужели разгадка наконец откроется ему? Он не смел этому поверить. Но он не ощутил особого удивления. Ведь он не явился бы сюда, если бы в глубине души не нес надежду. Время уже потрудилось для него, рассекретило историю с золотым слоном. Чаушев часто говорил себе: если судьба припасла ему разгадку, то вероятнее всего она у Литовцевых.

Он слушал Зину, и ему виделась Таисия Алексеевна, вторая «тетя Светает», в полутемном классе в подвале на Васильевском острове. «Говорят, немцев здорово потеснили у Колпина». Вытянулись перед Чаушевым занесенные снегом улицы огромного города, в котором глухо тонули разрывы снарядов и каменный сплошняк будто смыкался, затягивая раны.

Значит, Таисия Алексеевна и ему, Чаушеву, недосказала... А он готов был поклясться, что ей нечего скрывать, что она по натуре неспособна обмануть... Впрочем, он был молод и вряд ли мог почуять недосказанное. Зина права, Таисия Алексеевна взяла на себя тяжесть и не делила ее ни с кем из близких. Это похоже на нее...

— Они сговорились с нянечкой, — слышит Чаушев. — Когда я пыхтела с напильником, сдирала надпись, я и вообразить не могла...

Марту Ивановну, нянечку, Чаушев силится увидеть и, к досаде своей, не может. Нянечка никогда не имела определенного лица, она менялась, так как Чаушев то считал ее возможной сообщницей третьего, то освобождал от всяких подозрений.

Третий — фигура более конкретная. Толстый увалень, обжора — таков он по описанию Беттендорфа, таким оставался на все годы в мыслях и заботах Чаушева. И теперь, слушая Зину, Чаушев видит лишь белый рюкзак. Третий входит в дом на Пестеля, стучит в квартиру номер четырнадцать, и ему отпирают. Он спрашивает не Марту Дорш. Ему нужна Литовцева.

— Они были уверены — мама и нянечка, — что все шито-крыто... Никому невдомек, что они учудили... А оказывается, на той стороне взяли на заметку... Еще тогда, в двадцать каком-то году, я не помню точно... Когда мама и нянечка поменялись документами.

Как это просто! Черт побери, до чего просто! Две девушки, две провинциалочки, встретились в поезде, в одном купе в дороге, — поезда ведь тогда шли медленно, — подружились. Обе стремятся в Ленинград. Одна намерена найти хоть какую работу — на заводе или в ресторане, в магазине. Другая мечтает поступить в вуз, стать учительницей. Страшно только... В вузах была чистка, напишешь в анкете, что ты дочь богача, — и прощай мечты! Если соврать... Так ведь узнают, выставят с позором... И вот старшая девушка, будущая нянечка Зины, сперва посочувствовала, пожалела подругу, а потом, ворочаясь на вагонной полке, придумала выход, предложила обмен. Пускай у нее будет немецкая. фамилия! Дорш! Это даже интересно. Дочь заводчика? Что ж, для продавщицы, для работницы не страшно...

— Мама не соглашалась сперва... Непохожи ведь, только что беленькие и мордашки круглые...

Подлинная Марта успокоилась, когда взглянула на фото в новом своем удостоверении. Базарные фотографы безбожно халтурили. Нет, подлог не заметят. Подругам осталось выучить назубок новые свои биографии.

Марта стала Таисией, поступила в университет. Вскоре вышла замуж за инженера, родила двух сыновей, потом Зину. Учебу прерывала, но не бросила. Очень помогла ей подруга. С работой ей не повезло, в двадцатые годы найти заработок в Ленинграде было трудно. Не сложилась у нее и семейная жизнь, и прибилась она к семье Литовцевых, стала нянечкой.

— Папа был в курсе... А детей решили не посвящать. Мне мама прошлой осенью сказала, как вернулась последний раз из Кисловодска...