«Я не могу, – подумала Антия. – Я не могу, я ничего не знаю, я не могу отпустить ни его, ни себя».

Микелла вздохнула и погладила ее по плечу – от этого сочувствия стало еще горше. Верн словно прочел все сбивчивые мысли, которые кружились у Антии в голове: он присел перед ней на корточки и медленно и отчетливо проговорил:

– Ты знаешь, что надо делать. И ты это сделаешь.

Когда сознание вернулось, Ардион сразу же понял, что брат рядом, – и от этого чьи-то невидимые руки, которые все это время стискивали его душу, разжались, давая свободу.

Он не сразу открыл глаза – прислушался и уловил негромкий щебет птиц за открытым окном, шелест зеленой листвы, свежий морозный запах, который всегда окутывал Микеллу. Тонкая рука дотронулась до его щеки, и голос сестры мягко окликнул:

– Проснулся?

Это в самом деле была Микелла – светлая, яркая, наполненная умиротворением и тишиной. Она нисколько не изменилась за все это время, и Ардион понял, что его сестра была счастлива – и что она все давным-давно простила и забыла.

От этого стало легче. Он кивнул и отозвался:

– Да. Это правда ты?

Микелла рассмеялась – она всегда была солнечной и смешливой, за это ее любили. И за легкий нрав, и за доброту, и…

– Прости меня, – сказал Ардион. – Прости, я поступил с тобой отвратительно.

Голубые девичьи глаза слегка потемнели, словно облако закрыло солнце – и уплыло дальше. Микелла вновь смотрела на него с теплом и любовью.

– Я давно тебя простила. Я очень рада, что ты жив, что ты здесь.

Ардион стиснул ее руку. Из глубины души к глазам поднималось что-то тяжелое, давящее – то, что скопилось слишком давно, и теперь пришла пора его выплеснуть. Микелла склонилась, прикоснулась губами ко лбу брата и тотчас же распорядилась:

– Так, а теперь выпей-ка вот это! Ну-ка, быстро!

В хрустальном бокале был тот травяной отвар с размятыми ягодами, который Лантан-ин-Ман всегда давал маленьким филину и сипухе, когда они заболевали. От жидкости пахло чистотой детства – когда Ардион послушно сделал глоток, голову наполнил звон, а ноющая тяжесть растворилась без следа. Он вернул бокал Микелле и дотронулся до живота – там, куда вошло копье гривла. Ничего. Чистая кожа, плотные мышцы, но под ними бродил огонь – свивался танцующими лепестками, поднимался, собираясь выплеснуться, и смирялся, опуская вскинутые руки.

– Я новый Солнечный кормчий, – сказал Ардион. Микелла кивнула, и он услышал голос брата:

– Да, видел бы ты вас! Мне пришлось потрудиться.

Верн неслышно вошел в спальню – внес еще одну лампу, поставил на прикроватном столике и устало опустился в небольшое кресло. Ардион смотрел на него, вспоминая, как тот сказал, когда Солнечный кормчий стравил их в последний раз: «Я не буду убивать брата, чтобы потешить бога».

Теперь не было ни отца, ни прошлого. Теперь был новый объединенный мир, который они с Антией замешали и слепили на собственной крови, – была жизнь и дороги, по которым надо идти дальше.

– Ты устал, – сказал Ардион, не сводя взгляда с Верна. Все это время он удерживал Великого Кита, и даже думать не хотелось, каких сил ему это стоило. Брат выглядел осунувшимся, но счастливым – он завершил огромный труд и ему наконец-то стало легко.

– Есть немного, – улыбнулся Верн, и Ардион протянул ему руку – брат осторожно сжал его ладонь, и Микелла рассмеялась тем счастливым смехом, который всегда наполнял ее весной.

– Прости меня, – искренне произнес Ардион. – Прости меня, и давай пойдем вместе.

В улыбке Верна появилась печаль – та, которая выскальзывает из души при прощании.

– Ты новый Солнечный кормчий, – повторил он то, что Ардион сказал несколько мгновений назад. – Ты уходишь. Уже почти ушел.

Огонь, наполнявший тело, снова вскинулся – в глаза плеснуло расплавленным золотом, голову наполнило перезвоном бесчисленных колокольчиков. Новая ладья ждала в саду – он слышал ее тихий зов: «Давай поднимемся в небо, поплывем над землями и морями, увидим все, что будем любить и защищать».

– Я давно тебя простил, – негромко произнес Верн. – Ты это прекрасно знаешь.

Они рассмеялись, и Ардион вспомнил двух сов, которые вылетали из своего убежища – домика на дереве, где теперь есть портрет Антии. Интересно, увидит ли он этот домик, когда ладья отправится в путь?

Увидит. Обязательно. Ничто не может скрыться от взгляда Солнечного кормчего.

– Я не хочу быть таким, как отец, – признался Ардион, и Верн решительно заявил:

– Ты будешь намного лучше. Добрее и справедливее.

Микелла ничего не сказала – только кивнула, и в груди Ардиона неожиданно шевельнулся тот крючок, который соединял его с Антией.

– Она жива? – спросил он, и не надо было уточнять, о ком идет речь. На какое-то мгновение ему стало не по себе от того, что Верн мог ответить «Нет» – но брат улыбнулся и кивнул.

– Жива. Но она тоже теперь меняется. И я не знаю, как она будет жить, оставшись внизу.

Антия провела ночь в одиночестве. Отправила прочь служанок и лейб-медика с его склянками лекарств, открыла окно и, сев на подоконник, стала смотреть в темноту дворцового парка – ее разгоняло мягкое сияние новой ладьи Ардиона, и Антии думалось, что там, на дне, все еще остались пятна их крови.

Мир слишком изменился. Она победила, она вернулась и теперь точно знала, что не сможет в нем жить. Не сумеет заковать себя в церемониальный доспех дворцовых правил. Не сможет смотреть в глаза Эдвигу. Не вынесет всю тяжесть того поклонения, которая однажды обрушится на нее, словно цунами, и наступит день, когда Антия просто рухнет, не выдержав.

Она спасла оба мира, но ей не было места ни в одном из них. Не принцесса, которая сбежала от дворцового переворота и прошла через подземелья к Великому Киту, не королева, которая отправилась в другой мир, чтобы спасти свой народ, – Антия не знала, кем стала теперь, но ей было тяжело. Слишком тяжело.

Когда часы в спальне пробили полночь, она окончательно поняла, что так давило на ее плечи – груз будущей потери. Невыносимая ноша грядущей разлуки.

Острый нос ладьи нового Солнечного кормчего горделиво изгибался – она едва заметно дрожала, будто хотела отправиться в путь. Ей не нравилось стоять на траве, не за этим она была создана: завтра утром Ардион выйдет в сад и, ежась от утренней свежести, поднимется на борт и попрощается с землей.

Завтра утром они расстанутся навсегда. У Антии будут лишь воспоминания, пригоршня сердоликов из домика Лантан-ин-Мана – она будет перебирать их темными зимними вечерами, вслушиваясь в вой ветра за окном и тоскуя о том, чего никогда не случится.