Однажды по конторе поползли слухи, что Мадам вскоре уедет во Францию. Она действительно ездила туда два-три раза в год, чтобы лично проверить, как обстоят дела за океаном. Тогда, в 1952 году, всем было интересно, кто же будет сопровождать ее. Ей всегда был нужен человек, готовый исполнить ее малейшее желание. На работе Хелена держала всех в таком напряжении, что ее скорый отъезд вызывал всеобщее облегчение. «Теперь все это начнется во Франции», – вздыхали сотрудники и гадали, кого она выберет в сопровождающие. Наконец, Гораций решился поставить вопрос ребром.

– Обычно в путешествиях мою мать сопровождает господин Огенблик, – объявил он Патрику. – Но сейчас он нездоров, а моя мать хотела бы уехать как можно раньше. Кажется, кроме вас больше некому.

– А почему вы не едете? – поинтересовался молодой человек.

– Мы недавно поссорились, да и вообще мать не доверяет мне в том, что касается дел.

– Не доверяет вам?

– Мама считает, что я слишком импульсивен и непоследователен. И вот…

Патрик понял, что подозрение, зародившееся у него довольно давно, не лишено оснований. Мать и сына разделяет пропасть.

Из всех близких Хелены Гораций казался ему самым непонятным и двойственным человеком. Он с большим трудом установил отношения с этой женщиной, которую, несмотря на то что она была его матерью, упорно называл «мадам Рубинштейн». Хелена любила его и за то, что он был очень похож на Эдварда, но относилась к сыну неровно. Она говорила: «Гораций очень умен, но он чудной». Это противоречивое утверждение должно было, по ее мнению, объяснить тот факт, что Гораций не имел характер дельца. Он иногда воображал себя директором галереи, эстетом, продюсером или модным журналистом. Мадам же говорила, что он «очень похож на своего отца и полностью зависит от компании».

Появления Горация в конторе иногда «согревали ее, как солнечные лучи, а иногда приводили в ярость». Порой Хелена одаривала его возможностью выполнить какое-то задание. Например, он недолго занимал пост художественного консультанта. Она упрекала его за неуверенность и ненадежность, и именно она лишала его работы, которую сама же незадолго до этого ему доверила. Для Горация Хелена была одновременно любящей, преданной, требовательной и властной матерью. И сын от нее не отставал. Патрик О’Хиггинс присутствовал при тяжелых сценах между ними – никто ни в чем не хотел уступить другому… Поэтому он говорил: «Не отдавая себе в этом отчета, они медленно разрушали друг друга».

* * *

Мадам, которой Патрик ничего не сказал о разговоре с Горацием, сама заговорила о поездке, спросив его в лоб:

– Хотите сопровождать меня в Европу?

– Да, с удовольствием, – ответил Патрик с безразличным видом, с трудом стараясь скрыть охватившую его радость.

Мадам предупредила, что речь не идет об отдыхе и что он должен будет много работать, даже по выходным. Ответ был всегда один – «да».

– Но вам действительно придется очень тяжело работать.

– Да, я понимаю, – ответил он уверенным тоном.

– Очень хорошо. В таком случае… Сначала мы поедем в Париж, потом в Австрию, Швейцарию и Италию. Нам надо многое успеть. Завтра рано утром приезжайте ко мне, нам надо все обсудить и спланировать.

Подготовка к отъезду была ужасна, как всегда. Мадам находилась во власти все тех же демонов. Она кричала, бранилась, все время говорила, что опаздывает, и притом не по своей вине. Она проводила поздние совещания у себя в кабинете, за которыми следовали другие, еще более поздние, уже у нее дома. Перед отъездом она хотела встретиться с начальником каждого отдела, заставляла их выкладываться по полной программе и давала указания, которые отменяла несколькими часами позже. Потом вдруг начинала заниматься личными делами: заказывала несколько ящиков мацы, дюжину тюбиков губной помады, дорожные чеки и… слабительное, с которым никогда не расставалась. Все сотрудники были уже на пределе, секретарши обменивались названиями лучших транквилизаторов, а члены семьи старались больше, чем когда-либо, держаться от нее подальше.

Накануне отъезда Гораций пришел в контору пожелать ей счастливого пути – никому из близких никогда не разрешалось провожать ее в аэропорт. Несколько коротких резких фраз вместо прощания – и мать и сын расстались. Гораций потихоньку сделал Патрику знак выйти за ним в коридор.

«Я вам не завидую, – сказал он, удостоверившись, что их не слышно. – Раньше я часто ездил с матерью. Она будет заставлять вас подниматься в семь часов утра. Попытается сделать вас своим посыльным, и если вы позволите ей это, она не оставит вас в покое ни днем ни ночью. В Париже, возможно, начнутся выяснения отношений с господином Амейсеном, генеральным директором. Это порядочный человек и большой модник. Этого нельзя сказать о большинстве людей, которые окружают Мадам Рубинштейн. Она обожает мучить его, считает ленивцем из-за того, что он не приходит на работу раньше десяти. И потом там есть Стелла Осчестович, моя тетка.

Стелла – президент компании во Франции, но на самом деле она ничего не делает, только смущает господина Амейсена. Она очень боится Мадам и недавно, чтобы повысить свои акции в ее глазах, пригрозила самоубийством. Все другие уловки уже перепробованы. Знаете, как отреагировала мадам Рубинштейн? “Стелла не убьет себя, она собирается заказать себе четыре новых платья”».

После этой тирады Гораций пожал Патрику руку и сделал вид, что благословляет его. Молодой человек лишился дара речи.

Наконец пришло время отъезда! Как они и договорились, Патрик приехал на Парк-авеню в семь часов утра. Мадам уже ожидала его, в нетерпении перетоптываясь, отчего сотрясались горы приготовленного багажа.

К самолету их отвез лимузин, в который бедный секретарь еле втиснулся из-за многочисленных чемоданов, сумок и ящичков. «Со всем этим багажом мы попадем в аварию», – жаловалась Мадам. Аэропорт временно располагался в скромном небольшом здании. Реактивных самолетов еще не было, и пассажиры, пересекавшие Атлантику, проводили по четырнадцать часов в старых DC4.

Патрик боязливо подошел к турникетам Pan America, «нагруженный как сицилийский мул». Мадам чувствовала себя не лучше. Перевес был очевиден! Она нервно приказала ему снять с ленты один из чемоданов и вытащила оттуда два норковых манто, которые набросила Патрику, нагруженному сумками, на плечи. Потом сунула билет ошеломленному стюарду: «Теперь – уверена, что перевеса не будет!»

Потом долго погружались. «Когда мы шли к самолету, мы, должно быть, напоминали пилотам братьев Маркс[106], только нас было двое, а не пятеро. Я неверной походкой шел впереди, на моих плечах болтались два меховых манто, а в руках я нес многочисленные бумажные пакеты и шляпные картонки. Мадам меня подбадривала: осталось всего пятьдесят метров, не теряйте мужества!» При этом она легонько подталкивала его сзади чемоданчиком с туалетными принадлежностями, единственным багажом, который она несла.