Тревис снова утер слезы.

— Бедняга Грязнуля. Он просто хотел быть частью стаи. Собаки его не хотят, и койоты его не хотят. Люди только и мечтают его утопить или застрелить. А он — бедный сирота. Ну, вроде того, он же братьев потерял. И сестер.

Трудно с этим не согласиться. С самого рождения его преследует злой рок.

— Бедняга Грязнуля. Так что, он… убежал?

— Вернулся в свою нору, — Тревис чуть-чуть приободрился… — Придется мне и дальше о нем заботиться.

Это справедливо. Хоть злая судьба поначалу обделила беднягу Грязнулю, но в одном ему повезло — он встретил Тревиса.

— Никому он не нужен, кроме меня. Выходит дело, что я — его стая, — Тревис смущенно глянул на меня. — Ты тоже можешь быть в нашей стае, если хочешь.

Что на это скажешь?

— Ладно. Только помни, никому о нем не рассказывай. Это тайна.

Боже правый, сколько же тайн!

Я причесывалась перед сном — сто взмахов щеткой — и расспрашивала Агги.

— А на что похоже море? И пляж, на что он похож? И ракушки? Правда, что можно идти по пляжу и подбирать ракушки? А за это надо платить, или они бесплатные?

— Платить? Глупости! Кому платить?

— Не знаю. Потому и спрашиваю.

— Подбирай сколько хочешь, хотя зачем они тебе сдались, ума не приложу.

— Чтобы собрать коллекцию ракушек, чего тут непонятного.

Я загадала на прошлый Новый год, что обязательно своими глазами увижу океан — любой океан. Но я не очень-то верила, что у меня получится; на худой конец сгодилась бы и коллекция ракушек.

— Понятия не имею, кому нужна куча грязных старых ракушек, — удивилась Агги.

Да, тяжело с ней разговаривать. Но я не отступалась.

— А дельфинов ты видела? Я о них все на свете читала. Они млекопитающие, знаешь, теплокровные. Совсем даже не рыбы.

— С какой стати? Они же живут в воде. Значит, рыбы.

Я ушам своим не поверила. Как человек, которому такая удача привалила — жить у моря, — может быть таким невежественным? Я только вздохнула.

— А солнце блестит на танцующих волнах?

— С чего ты взяла?

— Где-то прочитала.

— Ну, понятно. Наверно, можно и так сказать. Когда погода хорошая.

— Расскажи мне про волны, — попросила я.

Она ужасно удивилась:

— Волны выбрасывают на песок всякую гадость.

— Какую гадость?

— Дохлую рыбу, мертвых чаек, деревяшки, водоросли, всякую дрянь. Вонючую. Хотя однажды я нашла стеклянный поплавок от сети, а потом еще пустую бутылку из-под рома, она с самой Ямайки приплыла.

— Здорово. А записка в ней была?

— Нет, — зевнула она.

— Но ты ее все равно сохранила? Вот бы мне что-нибудь такое.

— Зачем? Старое барахло.

Да, разговор явно зашел в тупик. Но я не унывала.

— Расскажи про приливы и отливы.

— Что про них рассказывать. Сначала прилив, а потом отлив. Иногда их слышно.

— Слышно? А какой это звук?

— Ну, такой тихий, шипучий — ш-ш-ш-ш-ш. Иногда погромче, когда волны ударяют в каменистый берег. Тогда сильный шум. Когда как.

— А когда как?

Ей явно казалось, что я говорю по-китайски.

— Откуда мне знать?

Странное у нее ко всему отношение. Как можно не знать, как можно не попытаться узнать, как можно вообще про это не думать? Может, с ней что не в порядке, ну, не только астения и неврастения, а что-нибудь еще? Может, с ней что из-за наводнения случилось, а снаружи не видно? Может, она головой ударилась, и ей все любопытство отшибло? Вопрос для Дневника: откуда берутся волны? И приливы с отливами? Обсудить подробно с дедушкой.

На следующий день ей пришла маленькая посылка, и, поскольку она валялась среди других писем, я посмотрела на обратный адрес. «Л. Лампкин, 2400 Чёрч-Стрит, Галвестон». Кто такой этот Лампкин? Я уже собиралась отнести посылку Агги, как она появилась собственной персоной и молниеносно схватила пакет — словно голодный ястреб добычу. Прижала к себе, глаза так и сияют. Выскочила из холла, слова не сказав, и на полной скорости помчалась наверх.

Ну и ну, до чего невежливо. И страшно интересно.

Агги уже была в нашей комнате, сражалась с разлохматившейся бечевкой. Она завопила не своим голосом:

— Ножницы! Дай мне ножницы!

Я помчалась в гостиную за ножницами, но когда вернулась, она уже ухитрилась разорвать пакет. Там была коробочка. Агги поставила ее на стол и благоговейно открыла. Внутри оказалась шкатулочка и письмо. Она прижала руки к груди — волнующий момент заслуживает минутной паузы.

Тут я сделала глупость:

— Что там такое?

Она обернулась:

— Можно меня в этом доме хоть на минуту оставить в покое? Убирайся отсюда!

— Не надо кричать, — обиженно сказала я. — Я и сама могу догадаться, что ты не нуждаешься в моей компании.

Я вышла. Меня терзала горькая обида, но, несмотря на потрепанные чувства, я высоко держала голову. С чего это я взяла, что мы стали друзьями?

Я спустилась вниз и тут совершила вторую ошибку, задержалась в холле. Тут меня мама и отловила — пора было заниматься музыкой.

Вечером, когда мы с Агги готовились ко сну, она спросила:

— Кэлли, а где щетка для волос?

Я сунула щетку ей под нос. Еще через пару минут:

— Кэлли, а ты пемзу не видела?

Я бухнула искомый предмет прямо ей на колени и пять минут мучилась, пока она терла пемзой пятки — жуткий звук.

— Кэлли, куда ты задевала…

— Никуда! Что бы это ни было! Сама ищи, я тебе не прислуга.

Ледяное молчание. Ясно, что ее просто распирает новостями, но обе мы делали вид, что не замечаем друг друга, пока не пришло время задуть лампу. Наконец она сказала:

— Ну ладно. Умеешь хранить тайны?

— Конечно, умею, — обиженно буркнула я. — Я же не ребенок, сама знаешь.

— Поклянешься никому не рассказывать? Подними правую руку и клянись.

Я подняла руку, но ей этого было мало.

— Подожди, где моя Библия?

— Агги, это уже слишком.

Она вытащила Библию из шкафа и заставила меня положить на нее правую руку. Да, похоже, дело серьезное. Если я такую клятву нарушу, попаду прямехонько в ад. Но если меня будут прижигать раскаленным железом и стегать девятихвостой плеткой? Тогда как? Можно? Коленки у меня дрожали. И голос тоже.