Расхохотавшись для поднятия боевого духа, Вик переодевается в уличное, подхватывает рюкзак и выходит из квартиры; и пальцы, поворачивая ключ в замке, дрожат. С чем же он вернется домой?

В кофейне многолюдно и шумно, будто на вокзале: неужели все сбежались на обед? Вик морщится: он не завтракал, надеялся взять кофе, а теперь наверняка голова разболится, придется идти в аптеку… А еще — в магазин за водой: Лена и вторая бариста носятся туда-сюда, то принимая заказы, то готовя в четыре руки. Разве можно их дергать, даже когда поток схлынет?

Вик забивается в дальний угол, обхватывает голову и закрывает глаза. Уж слишком приспичило поговорить с Леной. Ради этого можно и будущую мигрень потерпеть.

К двум часам люди наконец заканчиваются. Вторая бариста убегает в подсобку, Лена падает на стул у кассы, и Вик, проклиная себя за назойливость и неуместность, выбирается из угла.

— Привет. Есть разговор.

— А если я не хочу есть разговор? — устало улыбается Лена, потирая глаза. Поглядите-ка, совсем страх потеряла, даже смущения — на самом донышке, не больше!

— Его буду есть я, — успокаивает Вик, — мерзко чавкая и действуя тебе на нервы. Вот, кстати, об этом: почему ты до сих пор меня не выгнала?

Нахмурившись, Лена встает со стула.

— А почему я должна тебя выгнать?

— Потому что я пристаю с глупыми вопросами, пугаю, раздражаю, за километр воняю ужасом и смертью… — перечисляет Вик, демонстративно загибая пальцы. — А, еще я раскрутил тебя на пожирание, вот. — И поднимает брови, точно завершая атаку: ну, что скажешь, чем отобьешься?

Станет ли она вообще отбиваться? Вдруг согласится и укажет на дверь? Вдоль позвоночника скатывается холод, и Вик сжимает зубы, не позволяя себе дрожать.

Лена, задумавшись, крутит в ухе сережку-цветок. Только бы сейчас не пришел очередной гость или не выглянула из подсобки вторая бариста! Разве получится при посторонних откровенно поговорить?

— Я боюсь сказать что-то не то, — наконец признается Лена. — Но, во-первых, ты не раздражаешь. Я уже говорила: я видела кучу бесячих людей, и ты по сравнению с ними — ангел. Да, ты жуткий. Но ты читаешь меню, перед тем как заказать, и не разговариваешь сквозь зубы. — Она пожимает плечами. — Помнишь гостя, которого прогнал?

Вик ухмыляется: как не помнить? Запугать этого мужика было приятно, будто выпить еще один стакан кофе. А Лена кивает:

— Вот такие раздражают. И, во-вторых… пожирание мне помогло. Не знаю, чувствуешь ли ты, но я почти не боюсь: ни тебя, ни… всякого в городе. Хотя ты так и не прислал инструкцию! — Она скрещивает руки на груди и смотрит строгим взглядом, будто учительница — на школьника, не сделавшего домашнее задание.

Хорош спаситель и наставник: пообещал скинуть правила, как защищаться от городских хищников, и, забегавшись, все забыл! А если бы кто-то наглый решил откусить от Лены особо лакомый кусочек?

— Извини, — виновато опускает голову Вик. — Я могу хоть сейчас…

— Не надо, — отмахивается Лена. И, потупившись, смущенно бормочет: — Я сама придумала… кое-что. Пока спасает.

Нет, ну какая девочка! А ведь до пожирания не решалась так открыто проявляться, по крайней мере на чужих глазах. Значит, и правда помогло, а он не такое уж чудовищное чудовище?

— В общем, не понимаю, почему должна тебя выгонять.

— Мои личные загоны, — кривится Вик. Кивает бариста, вышедшей из подсобки, и прощается: — Спасибо за разговор, я пойду.

— А кофе? — удивляется Лена, заправляя за ухо прядь волос. — Сделать тебе что-нибудь?

Вик колеблется пару секунд, но раз уж она сама предложила…

— На твой вкус и чтоб заменить завтрак. А то, — он ухмыляется, — я сейчас людей жрать начну. — И вытаскивает телефон, чтобы расплатиться.

Все время, пока Лена готовит, вторая бариста разглядывает Вика со смесью ужаса и любопытства. Но — увы! — совершенно его не видит.

Холодный ветер кусает голые руки так, что кофе приходится пить огромными глотками, пока совсем не остыл. Выкинув стаканчик, Вик натягивает перчатки и возвращается к гложущим мыслям. Итак, Лена не считает его чудовищем. А достаточно ли они знакомы, чтобы можно было верить ее словам? Вот Марина…

Когда Марина оттолкнула, Вик сбежал с пар в такую же ветреную зиму. До темноты бродил везде, куда несли ноги, заглушал мысли грохочущей музыкой и наблюдал, как краснеют пальцы, не чувствуя холода.

Потом были прогулы, расцарапанные когтями предплечья, вой в подушку: «Не хочу быть чудовищем!» — и тихое признание: «Пап, я вот-вот шагну в окно». Спасибо родителям, что не отмахнулись, а выслушали, помогли найти хорошего психиатра и даже предложили уйти в академ, если учиться будет совсем невыносимо.

К счастью, таблетки и месяц в стационаре спасли как минимум человеческую половину. А со спасением хтонической приходится разбираться до сих пор — и, если бы не накатывающее порой желание забить эту свою часть ногами, все было бы не так уж плохо.

Вик мысленно клацает зубами: прекращай расклеиваться! Разве Лена не права? Поведение — вопрос спорный, его отложим, но ведь пожирание помогло! Сам видел, насколько меньше в ней стало страха и каким ярким внутренним цветком проросла уверенность!

Цветком… Пару недель назад встретил в городе сектантов — и позволил хтонической стороне повеселиться на славу, то дергая их за волосы, то стягивая шапки. Был бы человеком — смог бы устроить эту маленькую месть? Вот тебе очевидные плюсы чудовищности! А ты, дурак, переживаешь!

Но до Лютого и Лии все равно стоит дойти: мало ли какого они мнения о чудовищах?

Чем ближе к агентству, тем медленнее шаг и холоднее руки — вовсе не из-за пронзительного ветра. Довести сектантов до белого каления — прекрасное развлечение, но не доводит ли Вик заодно и тех, кого считает друзьями? В чем разница и есть ли она вообще?

Что ж, посмотрим, что скажут Лютый и Лия. Но, по крайней мере, он может считать себя хорошим работником: уж людей-то жрет профессионально. Даже если отвратительно дружит.

Вик открывает дверь агентства, цепляет пальто на крючок и проходит в комнату отдыха — ни на мгновение не задумываясь и не позволяя себе отступить. Погруженный в книгу Лютый, видимо, замечает его краем глаза и подпрыгивает на подоконнике:

— А ты чего здесь? Выходной же.

— Пришел нас развлекать, — улыбается Лия, лежащая с телефоном в кресле-мешке. — Песенку споет, предложит в города сыграть…

Что и требовалось доказать: он — невыносимое чудовище, которое только раздражает, пугает и действует на нервы, иного от него не ждут.

Можно ничего и