это от волнения, а не от алкоголя. Как ни пытался успокоиться, полностью не вышло; ну хоть Лена перестала дрожать и сжиматься в комок.

От привычного страха: «А вдруг именно в этот раз я окончательно стану чудовищем?» — остался бледный призрак, и то не внутри, в душе, а в дурной голове. Вик щелкает зудящими зубами: всенепременно стану, никогда не становился, а вот здесь и сейчас… И намечает путь в пространстве хтонической тени.

Зря говорил, что с заказчиками проще: в них надо доверие пробуждать. А славная девочка Лена полна доверия по самую макушку: вначале написала эсэмэску, потом согласилась на встречу, вышла из квартиры, спустилась в метро, приехала сюда, к жуткой шестилапой хтони… Вот так подарочек, и стараться не надо! Впрочем, сколько сил тут сэкономил — все спустит на процесс пожирания, чтобы было по высшему разряду. Обещал избавить от страха и навсегда изменить жизнь — только попробуй не справиться.

Лена подрагивает то ли от холода, то ли от нервов, но не решается даже пошевелиться — сказали ведь смотреть на свечу и не отвлекаться! Поэтому Вик укрывает ее кофтой и, обернувшись чудищем с головой шакала, сжимает лапами плечи.

— Ну что, готова?

— Приятного аппетита, — смущенно бормочет Лена, аккуратно продевая руки в рукава.

Совершенно восторженный, Вик кусает ее за шею и прикрывает глаза, чувствуя отдельные капли волнения и много-много любопытства. Нет, ну какая девочка!

Острым зубам хтонической тени приходится постараться, чтобы вытащить из Лены страх — страх не Вика, не процесса пожирания, а бытия проводником. Будто, если признаешь, что чувствуешь и видишь мир острее других, на плечи немедленно свалится тяжеленная ответственность, и ты, маленький слабый человек, ни за что с ней не справишься. Или, хуже того, никакой ответственности не будет, тебя попросту сожрут. Ведь мир полон не только добрых чудес, но и тех, которые шипят из темноты, касаются рук ледяным дыханием, наблюдают из переулков.

А еще, конечно, найдутся люди, которые запишут тебя в сумасшедшие: которые и хтоней считают выдумками, которые никогда не общались с городом через вывески и фразы случайных прохожих, которые не ощущали себя шестеренкой в механизме судьбы, маленькой, но бесконечно важной. И с этим тоже придется жить, возможно навсегда разрывая дружеские и даже родственные связи с такими людьми.

Разумеется, только если окунешься в проводничество с головой. Будешь ходить по берегу — возможно, сумеешь худо-бедно усидеть на двух стульях.

Но девочка Лена пришла выбрать и поставить вместо многоточия, знака вопроса, запятой — чего бы то ни было — твердую точку. Поэтому Вик выдирает из нее страх — грубо и бесцеремонно, порой прибегая к помощи и своих зубов, а не только теневых, чтобы процесс не затянулся и не вымотал обоих до потери сознания. Шепчет: «Перерождение — это всегда больно, так что терпи, моя хорошая, терпи».

Человеческая суть, освобожденная от ядовито-черного страха, сияет хрустальным серебром — до чего красиво!

Когда страха не остается ни капли, Вик аккуратно выводит Лену из хтонической тени и буквально вываливается следом. Спешно принимает человеческий облик, грохается на соседний стул и задувает свечу, пряча в темноте наверняка бледный и измотанный вид.

— Еще портвейна?

Лена, забившись в уголок, обнимает себя за плечи. Вик ее не трогает: пускай осмысляет полученный опыт и свыкается с новой собой; включает свет, моет бокалы и греет чайник. Голова у него не кружится, слабость почти прошла, сейчас закончит с делами, посидит немного — и будет в полном порядке.

— Чаю?

— Можно, — неуверенно кивает Лена. Потирает глаза, оглядывается затравленно, будто кухня вмиг стала чужой. — Ты говорил, что научишь, как… ну, защищаться, чтобы на меня никто не напал и…

— А на тебя уже нападают? — хмыкает Вик. Ставит на стол кружки, отходит к шкафчику с чаем, но даже спиной чувствует звенящее отчаяние. Кому хочется вначале оказаться убитым, а потом узнать, как этого избежать!

Были бы силы рассказать прямо сейчас…

— Ладно, слушай, — он бросает на стол пачку травяного чая. — Я все скажу, но давай не сегодня? Нам обоим отлежаться бы. Потом я напишу тебе инструкцию, а если захочешь — встретимся еще раз и попробуем на практике. Идет?

Лена часто кивает и вытаскивает из пачки пакетик — без разрешения, вы только подумайте, какая наглость! Вик ухмыляется: наконец-то девочка оттаяла. И заливает в кружки кипяток.

Они сидят с полчаса — в совершеннейшем молчании. О чем говорить? «Как тебе пожирание?» Все видно по сияющим глазам. «Как тебе твой новый мир?» Пока не поживешь хотя бы несколько дней — не поймешь, к лучшему или к худшему эти изменения. Впрочем, переиграть обратно вряд ли получится: попробуй в краткий срок запихать в себя столько страха, чтобы снова вернуться на грань и балансировать между двумя реальностями. Но, конечно, ничего невозможного нет, и если как следует постараться…

Потом Вик узнаёт адрес и, не слушая возражений, вызывает такси: время позднее, Лена сонная, куда ей на метро? Мог бы — проводил бы прямо до квартиры, но не выдержит кататься туда-обратно: переоценил себя, прыгнул выше головы, ноги теперь еле держат. А в машине вдобавок всегда укачивает.

— Отдыхай, — наставляет Вик. — Это сейчас кажется, что сил куча, а потом рухнешь и встать не сможешь.

Лена послушно кивает — и непослушно обнимает его, сама, без вопроса и просьбы. Теплая и живая, с горячо бьющимся сердцем, в это мгновение — как никогда бесстрашная. Вик касается губами ее макушки и, кивнув на прощание, запирает дверь.

Сил хватает лишь на то, чтобы погасить свет и дойти до кровати: опять выжал себя досуха, даже на донышке ничего не оставил. Вик падает лицом в подушку и улыбается сквозь накатывающий сон. Быть полноценным проводником — и жутко, и интересно. Лене обязательно понравится.

Чай-чай, выручай

В начале декабря Вик сказал: «Устанешь таращиться из угла — приходи». И теперь, спустя полтора месяца, Лютый наконец приходит — то есть пока едет в метро, слушая по кругу одну и ту же песню и совершенно не разбирая слов.

Чем меньше остается станций, тем более тугим клубком сворачивается в животе волнение, почти не колючее, но такое ледяное, что хочется застегнуть куртку и надеть перчатки. Даже если Вик решит сожрать, он наверняка сначала расспросит: что за глупости ты вбил себе