Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Маан приоткрыл было рот, непонимающе глядя на царя.
— Я не посылал никакого гонца, — Аххаг почему-то вздохнул, посмотрел на свою руку и опустил ее. — Но печатью, конечно, мог кто-то воспользоваться. Не знаю, как.
Он взглянул на Маана.
Маан побледнел и вскочил:
— Великий царь!.. Неужели ты думаешь…
— То, что я думаю, тебя не касается, глупый сотник. Ты ведь не сможешь прочесть грамоту, написанную тайнописью. Тем более, не сможешь ее написать… Даггар, ты читал это письмо?
— Нет, господин.
— А гонец был допрошен?
— Его допрашивал Шумаар, сотник. Я не знаю, что сказал гонец.
По виду, он был похож на киаттца.
— Так я и думал… — Аххаг еще раз вздохнул, взглянул на Даггара исподлобья и сказал: — Я знаю, Даггар, что твой отец верно служил моему отцу. Я помню и то, как ты спас меня на стенах крепости Лувензор, где укрылся последний король Арроля.
Я не хочу твоей смерти… Впрочем, все это уже совершенно не важно…
Аххаг крикнул что-то по-нуаннийски. Из темного прохода появились несколько фигур — странных фигур в нуаннийских одеждах, с капюшонами на головах.
Аххаг кивнул им и снова что-то сказал.
Потом повернулся к Даггару.
— Твою судьбу решит нуаннийский бог. Тебя отведут в нижний мир, и если ты выйдешь оттуда живым, — я прощу тебя. Если нет — что ж, это судьба. Прощай, тысячник. Каково твое последнее имя?
— Отреченный.
Аххаг поднял брови и покачал головой.
— Великий царь, могу ли я задать вопрос? — спросил Даггар.
— Спрашивай.
— Почему меня, аххума, судят не по обычаю наших предков, а по обычаям Нуанны?
Аххаг посмотрел на Даггара и коротко отдал приказ по-нуаннийски.
Сейчас же фигуры в капюшонах окружили тысячника. Он почувствовал на руках железную хватку и оказался в полусогнутом положении.
— Я хотел дать тебе шанс, ничтожный предатель, — голос Аххага налился силой. — Ты мог остаться живым. Но теперь… Теперь я вижу, что ты упорствуешь, что ты, — бросивший своего полководца, обманом попавший во дворец, для чего тебе пришлось нарядиться, как наряжаются уличные актеры, — далек от раскаяния.
— Великий царь! — Даггар тоже повысил голос. — Да, я обманом вошел в этот дворец, но лишь потому, что живым мне сюда, тысячнику бессмертных, войти бы не дали! Твои посланцы хотели убить меня еще там, на границе, и я не дал им сделать этого по одной причине: я вижу, что ты, а значит, и все мы в великой опасности!
— О какой опасности ты говоришь?
— Я говорю о том, что империя, созданная великими трудами и великой кровью, рушится. Нет, не Алабарский волк, и даже не сотни таких, как он, убивают твоих самых преданных слуг, — их убивают вот эти люди в серых балахонах и с серыми лицами!..
Не по твоему ли приказу?
Аххаг вскочил, хватаясь за висевший на поясе короткий меч.
Вскочил и Маан, с ненавистью глядевший на Даггара.
Мгновение — и гнев на лице Аххага уступил место презрению.
— Жалкий, ничтожный предатель… Я знаю, вас много еще затаилось повсюду. Но приходит час расплаты… Никто не уйдет от возмездия. А те, что ушли — уже никогда не вернутся…
Даггар попытался распрямиться, но люди в капюшонах крепко держали его.
— Как? Неужели ты, великий царь Аххума, величайший из героев, специально разделил и послал войска в четыре стороны света?..
Ты хотел, чтобы никто уже не вернулся?..
— Догадайся сам, — сказал Аххаг. — У тебя еще будет время…
Он снова заговорил по-нуаннийски. В комнате появились новые люди в балахонах. Они окружили Даггара, один из них поднес к его рту каменную чашу с тягучей жидкостью. Его заставили сделать несколько глотков. И тут же свет померк в глазах тысячника. Заплясали огоньки светильников, фигура Аххага вытянулась до потолка, а потом вдруг исчезла. Исчезло все, — даже воля. Даггар уронил голову и обмяк. Нуаннийцы потащили его по каменным плитам.
Аххаг повернулся к Маану.
— Ты любишь меня, тысячник?.. Нет, уже темник?..
Маан открыл рот так широко, что в него запросто могла влететь летучая мышь.
— Тогда убей этого жирного казнокрада.
Царь кивнул на Рапаха.
Рапах сполз на пол, и пополз, завывая, на четвереньках. Маан настиг его одним прыжком. Свистнул тонкий киаттский меч.
Голова писца с вытаращенными от ужаса глазами подскочила, как подскакивает детский тряпичный мяч.
Аххаг молча смотрел, как тело писца становится бесформенным, и черная кровь, заполняя щели между плитами, ползет к ногам Маана. Наконец сказал со вздохом:
— Да, ты любишь меня… Но есть подвиг более великий, чем казнить вора…
Маан по-собачьи повел задом. И выдохнул:
— Приказывай, повелитель.
Но Аххаг, казалось, уже забыл о нем. Он снял со стены факел и пошел к темному проходу, туда, где скрылись нуаннийцы. Однако потом обернулся и кивнул Маану.
Маан поспешил за ним, забыв вложить окровавленный меч в ножны.
Аххаг пробормотал что-то. Кажется, он сказал: «Где семь, там и восемь. Какая разница Хааху?..».
* * *
Уже несколько дней к Криссу никто не подходил, даже тот нуанниец, что приносил ему раньше ядовитый отвар. Впрочем, в этом гиблом подземелье время, казалось, остановилось, и человеческий мозг мог легко принять час за день, а сутки — за несколько минут.
Но теперь Крисс мог общаться с Ашуагом. Много времени прошло, пока он сумел достучаться до сознания Ашуага, и еще больше — пока Ашуаг сообразил, что от него требуется. Он тоже вызвал рвоту, и пытался проснуться, но был слишком слаб. Остальные пленники по-прежнему поглощали напиток Хааха и, кажется, были бы только рады, если бы смерть прекратила их мучения.
Крисс уже владел голосом настолько, что мог говорить. Возле него стоял кувшин с водой, и при некотором усилии Крисс мог сделать несколько глотков. Он не думал, что среди жрецов Червя появился предатель; скорее всего, ему, как и другим пленникам, просто не давали умереть до срока.
Он стал рассказывать Ашуагу о своей далекой, погибшей родине, о солнечных перелесках и холмах, которые весной покрывались цветущим алым ковром, о некогда прекрасном и беззаботном городе Оро, красивейшем городе мира.
— Но Оро погиб, погиб, — тихо говорил Крисс. Голова Ашуага свешивалась на грудь, в тусклом свете дальних светильников Крисс не мог определить, слушают ли его. — Столица Киатты погибла до того, как в нее пришли вы, аххумы. Она стала гнить изнутри, когда короли потеряли власть, а править стали те, кто сумел нажить больше золота. Последний король Эрисс уже боялся показаться горожанам на глаза, поскольку его могли подвергнуть унижениям и насмешкам. Он в окружении нескольких старых слуг безвылазно сидел в крепости на горе, изучал старые манускрипты, и писал большой труд по географии.