Потом пришли аххумы и встали под стенами Оро. Аххаг потребовал выдать тысячу кузнецов, тысячу ювелиров и тысячу ткачей. Ведь именно этими ремеслами славилась когда-то моя родина. Царь аххумов дал городу три дня сроку, разбил шатер на прибрежном холме и стал ждать.

Городской совет заседал всю ночь, и наконец решил, что ремесленники будут бросать жребий, и каждый из трех цехов — кузнечный, ювелирный и ткаческий, — путем жребия определит, кто отправится к завоевателям.

И наутро собрались цеховые старейшины, стали метать жребий, но те, на кого падал выбор, отказывались подчиниться.

— У нас есть подмастерья, пусть уходят они! — говорили те, что побогаче.

— У нас нет подмастерьев, почему же мы должны уходить, а вы — оставаться? — говорили те, что победнее.

Подмастерья побросали хозяев и к вечеру в городе начались драки. Убили нескольких мастеров, разграбили десятки домов, в одном из кварталов даже не пожалели дев и детей.

Снова собрался городской совет и постановил: пусть цехи покупают добровольцев из подмастерьев или желающих. Цена за одного — от тысячи золотых ассов и выше. Это были очень большие деньги. Но в городе хватало бродяг и нищих, готовых продаться за такую сумму. Некоторые думали, что сумеют сбежать из аххумского плена, другие передавали деньги родственникам, третьи пустились в кутеж и пьянство. И когда наутро на главной площади перед дворцом совета собрались те, кто должен был уходить, их оказалось едва больше трех сотен. И мастеров среди них не было, вряд ли кто и близко стоял возле кузнечного горна, тигля ювелира или ткацкой рамы.

Поглазеть на них собрались толпы народа, и снова — смех, улюлюканье, безумное веселье…

И снова разброд и драки, и вечером цех пошел на цех, начались пожары.

На третью ночь городской совет послал к королю Эриссу одного из своих членов с вопросом: что делать, как найти мастеров, чтобы уберечь город?

Эрисс выслушал посланника, подумал и сказал:

— Пусть идут добровольцы. Пусть идут только те, кто еще любит эту несчастную страну и этот несчастный город.

Говорят, посланник был сильно обескуражен. Он вернулся в совет и передал слова престарелого короля.

И снова наутро по городским улицам помчались глашатаи. На этот раз они призывали всех, кто любит Родину. И зачитывали указ Совета, в котором говорилось, что семьи добровольцев получат денежную компенсацию, а их дома и имущество останутся в неприкосновенности.

Но напрасно кричали глашатаи. Горожане плевали им вслед, глумились, и спрашивали, во сколько ассов оценивает городской совет их жизни.

— Мы свободные люди! — кричали ремесленники. — Мы не продаемся, и не покинем свои семьи и свое добро!

— Во имя Родины и Оро!.. — кричали глашатаи, но их заглушали свист и улюлюканье.

И вот истекало назначенное Аххагом время. Войска стали выходить к стенам города и строиться в боевые порядки. Со скрипом катились осадные башни и чудовищные деревянные машины для пробивания стен.

В полдень, когда истекали последние минуты срока, царь Аххаг вышел из шатра, глядя на золотые ворота Оро. И вот ворота стали открываться. Но не толпы мастеров со своими семьями, машинами и инструментами показались в воротах, — царь увидел нескольких немощных стариков, один из которых был на коне, а остальные шли пешком. Это был старый Эрисс со своей свитой — слугами, а также близкими друзьями. Король Киатты давно уже обеднел, и его приближенные не могли позволить себе содержать коней.

Король Эрисс подъехал к подножию холма, на котором стоял шатер Аххага. Цепи воинов, окружавшие холм, разомкнулись. Эрисс спешился, снял с седой головы свой драгоценный шлем, и поднес его Аххагу.

Он был стар, Эрисс, и Дом Риссов — королевский дом Киатты — тоже был очень стар. Когда Аххаг принял шлем, Эрисс сказал на языке Равнины:

— Пощади этот город, царь. Пощади этих безумных людей. Они слепы, но это не их вина. Это вина всего Дома Риссов…

Потом он заплакал, глядя на гордого, надменного аххумского царя, опьяненного шумными победами на арлийских полях. Слезы катились из открытых глаз Эрисса, скатывались по черной, изборожденной морщинами щеке, по длинной белой бороде, и падали на сухую киаттскую землю.

Потом он вытащил маленький клинок, украшенный алмазами, — длинную тонкую спицу, называвшуюся «милостью короля», и еще — «клинком милосердия». И вонзил себе в сердце…

А потом войско вошло в город и разграбило его, и множество людей погибло, среди которых были непревзойденные мастера.

Аххаг был слишком молод и горяч, и не терпел неповиновения.

Тысячи мастеров были уведены из Оро в Аххум, золото вывезено.

Аххаг даже приказал переплавить золотые ворота Оро. Их переплавили, но сплав оказался никуда не годным: под позолотой была обыкновенная бронза…

Ашуаг поднял голову. В его глазах мелькнул отраженный свет дальних тусклых светильников.

— Ты, Крисс из Киатты, любил свою Родину… Ты любишь ее и теперь. Почему же ты стал служить Аххагу и нам, аххумам?

— Я любил и люблю свою Родину. Я Крисс. Но не из дома Иссов.

Я из Дома Риссов. Я — младший сын последнего киаттского короля…

Ашуаг смотрел на него молча, и огоньки плясали в его огромных, полуослепших больных глазах.

— Так велел мне отец, — сказал Крисс. — Уходя из крепости к Аххагу, он сказал: сын, ты должен научиться побеждать. А для этого научись любить свою землю… С тех пор я учусь, Ашуаг.

Поиски ничего не дали. Не осталось никаких следов, — казалось, люди просто исчезли, бросив все на полпути — даже самодельный очаг, над которым остывал котел с вареной полбой.

Смеркалось. Гарран приказал возвращаться на корабль.

Ом Эро с тревогой выслушал сообщение и посоветовал не сходить на берег, ожидая развития событий.

— Сильные вооруженные люди не могли пропасть. Они или ушли добровольно, или их уже нет в живых.

Солнце закатилось и глухая тьма, сползшая с высоких берегов, заполнила бухту.

Гарран стоял у борта и вглядывался в черные очертания бастионов. Ни огонька, ни шороха — лишь слабо плескались волны, да тускло сияла у берега живая фосфоресцирующая пыль.

Немой угрозой веяло от этого острова, и Гарран хорошо ее чувствовал.

Глубокой ночью издалека, из-за развалин и цитаделей, донесся душераздирающий многоголосый вопль.

— Это кошки, господин, — вполголоса сказал Храм. — Они вышли на ночную охоту.

— На крыс?

— Или на змей, — покачал головой Ом Эро.

— Ты хочешь сказать, что они пожирают друг друга? — спросил Гарран. — Кошки — крыс, крысы — змей, змеи — кошек?.. Или…

Новые вопли донеслись с темного берега. И среди визга и воя, кажется, раздался человеческий крик — крик ужаса и страдания.