Он взглянул на стену:

— Я не могу… Это вопрос, который мое руководство…

— Вирхилио Фусарри, старый лис! Он мне нравится. Сам он не посмеет мне указывать, поэтому послал вас. Скажите мне вот что. А можно ли после чтения этой статьи предположить, что «представитель семьи» — черт ее дери! — на самом деле Лео, а возможно, даже Патрик?

— Значение имеет только интервью. Не важно, чьи слова опубликовали. Неполная выплата выкупа их лишь подтвердит.

— Это важно для Оливии! Вы думаете, бандиты покажут ей интервью?

— Вполне возможно. Если они решат заставить ее писать еще раз, то покажут. Как вы думаете, она поймет, что это дело рук дочери, хотя бы по словам, которые та использовала?

— Безусловно поймет. Цезарь, не приставай к инспектору! Ты слишком велик, чтобы сидеть у людей на коленях! Простите его, это родезийский риджбек, собаки этой породы охотятся на львов, но Цезарю это неизвестно. Он считает себя таким же маленьким, как остальные. Слезай, Цезарь. Молодец, сиди рядом.

Собака убрала огромные передние лапы с колен инспектора, легла на пол и тут же погрузилась в глубокий сон, тяжело навалившись на его ноги. Это был увесистый песик.

— Она узнает ядовитый голос Катерины в этой статье — да и кто не узнает? Но Лео не остановил ее — вот в чем проблема! Он позволил ей это еделать. Он знает, что она ненормальная. Ему следовало запереть ее, пока все не закончится.

— Едва ли ему это удалось бы…

— Ему следовало предупредить журналистов. И как получилось, что они опубликовали интервью, если, как вы утверждаете, это так опасно? Почему вы их не остановили?

— Мы можем просить их о сотрудничестве, но их бизнес — продавать как можно больше газет, и мы не имеем права запретить им делать их работу. Статья не содержит ничего, нарушающего закон.

— Но должны же вы что-то предпринять!

— Мы делаем все, что можем. Сейчас наша задача — предотвратить выплаты каких бы то ни было денежных сумм.

— То же самое сказал детектив. У вас есть какая-нибудь реальная информация об Оливии?

Это было рискованно, однако он нуждался в ее помощи, поэтому сказал правду: — Да.

— Надеюсь, вы не собираетесь совершить какой-нибудь бессмысленный поступок, который поставит жизнь Оливии под угрозу, а всех вас сделает героями?

— Нет, нет… Ее жизнь уже под угрозой. У нас есть шанс спасти ее. Всего лишь шанс, а если вы заплатите часть, мы лишимся и его.

На минуту между ними воцарилось молчание. Инспектор слушал треск горящего дерева — звук из своего детства. Собаки на соседних диванах спокойно похрапывали в тепле камина.

— Хорошо! — Графиня объявила о своем решении. — Я помогу вам. Деньги не будут выплачены.

— Вы уверены, что сможете предотвратить это?

— Еще как уверена. Это же мои деньги.

— То, что я вам сказал…

— Вы мне ничего не говорили. Не волнуйтесь. Я отлично понимаю, что вы имели в виду, и оставлю все, даже то, что вы мне не сказали, при себе.

Больше инспектор ничего не мог сделать. Все это рискованное предприятие зависело от того, сдержат ли двое людей свои обещания. Два человека, каждый в своей собственной крепости на вершине, каждый с собственным жестким кодексом чести. Инспектор безоговорочно доверял обоим. Его партия была закончена.

Цезарь проводил джип до нижних ворот, выходящих на проспект, затем повернулся и огромными прыжками отправился назад, в гору.

Шел дождь.

— Я знаю, тысячи людей в мире постоянно страдают и испытывают ужасную боль. Вот вы смотрите на меня — у вас такие добрые, внимательные глаза — и, наверное, удивляетесь, почему я так спокойна, даже счастлива. Откровенно говоря, я всегда боялась боли. В детстве вопила в кабинете зубного врача, а прививки становились настоящей трагедией. И тем не менее жуткая боль в ушах, кинжалом пронзавшая мозг, от которой я поначалу боялась сойти с ума, стала в конце концов частью моей жизни. Наверное, если мучения продолжаются долго, мозг как-то приспосабливается, отодвигая порог чувствительности. Боль становится нормой, и только нечто совсем уж чудовищное заставляет человека вновь ее ощутить. Знаете, я когда-то боялась не только боли, но и болезни, особенно рака. Теперь — нет. Теперь я уверена, что справлюсь.

Цепь была ужасно тяжелая, и каждое движение было настоящей пыткой. Раны на запястье и лодыжке все сильнее болели, несмотря на усилия Лесоруба. Но гораздо хуже были душевные страдания, потому что не было иной причины заковывать меня, кроме жестокости. Жестокости «босса», которого я никогда не видела.

И все же маленькая радость может сгладить все. Солнечный луч, прикоснувшийся ко лбу, когда я сидела у палатки. Или, хотя я готова была довольствоваться холодной водой и черствым хлебом, чашка прекрасного кофе, запах которого смешивался со сладким запахом древесного дыма в чистом утреннем воздухе. Теперь я всегда буду ценить кофе больше, чем прежде, но никогда я не наслаждалась им так сильно, как в то время.

Я просила Лесоруба и получала за хорошее поведение некоторые поблажки, которые мне были необходимы; самая важная из них — возможность пользоваться судном по утрам на улице. Мне принесли в сумке одежду на смену: хлопчатобумажное на ощупь, очень дешевое белье и спортивный костюм. Потеплело, и у меня появились пластиковые тапочки вместо ботинок. Белье время от времени забирали и стирали. Может, этим занималась жена Лесоруба? Я пыталась представить, что ей известно, о чем она думает. Вспоминала слова Лесоруба о том, что выйти из этого бизнеса нельзя. Возможно, она ничего не думала, ни о чем не спрашивала, а просто боялась и делала что ей говорили.

Распорядок дня зависел от приходов и уходов моих стражей, от того, как они менялись, принося мне еду. Сутки были четко поделены, и в определенное время я размышляла о чем-то одном: о детях, работе, любимом человеке, родителях, прошлом, друзьях. Я выделяла для каждой мысли пространство и думала, думала. Знаете, когда живешь в другой стране, друзья становятся не менее важны, чем семья. Я научилась быть осторожной в своих размышлениях, старалась не отвлекаться от основной темы, не думать о том, что может расстроить меня, перед сном. Все равно печаль переполняла мои одинокие ночи. Она не мешала мне спать: у меня был слишком правильный режим дня, чтобы меня терзала обычная бессонница, но порой снились мучительные сны, даже кошмары.

Каждый раз после еды я аккуратно ставила поднос на землю, возвращалась в палатку, таща за собой цепь, и начинала вспоминать и размышлять. В некотором смысле мне повезло, у меня были тишина, покой и возможность многое обдумать, хотя вряд ли мне кто-нибудь поверит и уж точно не позавидует, правда? Наверное, я никогда больше никому не скажу об этом.

Я чувствую необходимость рассказать вам все, словно здесь остановка на полпути домой, пересечение двух миров и вы единственный человек, который знает и понимает оба. Уверена, что никто из обычного мира не поймет, где я находилась. Для них я просто отсутствовала. Думаю, что, вернувшись в свой собственный мир, я никогда не смогу говорить об этом.