— Вы надеетесь, что государство окажет вам помощь?

— Это единственное, на что я могу надеяться, поскольку сами мы заплатить выкуп не в состоянии. Я прекрасно понимаю, что у нас нет политических связей, которые гарантировали бы графине статус жертвы первой категории. Мы можем только сотрудничать и надеяться, что даже жертва похищения второй категории имеет шанс на спасение.

Прежде чем инспектор дочитал интервью до конца, телефон, связывающий его с главным управлением, зазвонил.

— Гварначча, — сказал он в трубку.

— Вы это читали? — спросил капитан.

— Да… да, сейчас читаю.

— Не говорите ни с кем из журналистов.

— Хорошо. Вы соберете пресс-конференцию? — Его глаза, все еще просматривая газету, выхватили абзац о жертвах первой и второй категории.

— Нет, если смогу на это повлиять, но решать будет прокурор. Разумеется, я не отвечу ни на какие вопросы о выплатах. К тому же я не знаю ответов. Сейчас все усилия мы направляем на спасение жертвы.

— Думаете, на это еще есть надежда?

— Не слишком большая, однако, если они не убьют ее сегодня, когда прочтут статью, есть слабый шанс, что кое-что может измениться. Сын может быть достаточно напуган, чтобы обратиться за помощью. Предполагаю, что это дело рук дочери, хотя она попыталась замести следы, говоря «графиня» вместо «моя мать».

— Она никогда не называет ее матерью, она зовет ее Оливия.

— В самом деле? Ну, значит, она либо желает ей смерти, либо просто законченная дура.

— Да пожалуй, немного и того и другого. Она очень опасна. Если позволите, капитан, хотелось бы, чтобы то, что она называет сотрудничеством, происходило в присутствии прокурора. Она же грозится прийти прямо сюда, понимаете…

— Нет-нет, не принимайте ее ни в коем случае, а то бог знает, что мы прочтем завтра в газетах. Я предупрежу прокурора. Он собирается поговорить с графиней Кавиккьоли Джелли. Я сейчас занимаюсь выяснением связей пастуха, передающего еду, которого мы выследили.

— Что должен делать я?

— Только надеяться на положительные изменения в этой истории, потому что в противном случае итогом может стать гибель несчастной женщины.

Ничего не изменилось. Дочь так и не появилась в кабинете инспектора. Однажды он увидел ее на улице. Она выходила из дорогого бутика с двумя перевязанными лентами пакетами с платьями, но сделала вид, что не заметила инспектора, и быстро пошла прочь. Люди капитана пристально наблюдали за холмами и тщательно изучали те колонки газет, где публикуются объявления о потерях и находках, — в них чаще всего происходит обмен зашифрованной информацией. Ничего подходящего там не появилось. Связались со всеми возможными информаторами, но это не дало результата.

Через некоторое время капитан сообщил, что имя похитителя известно, но действовать, основываясь только на этой информации, не представляется возможным, поскольку любые попытки отыскать укрытие, где прячут жертву, могут закончиться ее гибелью, если они нечаянно подберутся слишком близко. На территории Пудду присутствие карабинеров можно обнаружить на расстоянии нескольких километров.

Элеттра Кавиккьоли Джелли отказалась позволить пометить банкноты, которые она послала семье Брунамонти.

— Не знаю, права ли я, но они заставили меня пообещать, а я не могу нарушить обещание. Понимаю, вы хотите поймать бандитов, но я хочу только одного — чтобы Оливия вернулась домой. Думаете, она еще жива?

Никто не знал ответа. Недели проходили, все заинтересованные лица томились в неизвестности.

Кое-что все-таки произошло, причем происшествие оказалось столь же неожиданным, сколь и бесполезным. В офис окружного прокурора явился лондонский детектив, Чарльз Бентли, и объявил, что отказывается от этого дела.

— Мы бы предпочли, — заметил Фусарри, просто чтобы дать ему понять, что они не бродят в совершенных потемках, — чтобы к этому времени вы уже выплатили выкуп непомеченными купюрами графини Кавиккьоли Джелли.

— Я знаю свое дело, господин прокурор, — заявил Бентли, — и не склонен подвергать свою жизнь опасности.

— Благодарю вас за сотрудничество, — сказал Фусарри, — графиня Элеттра предупреждала меня, что не сможет предоставить всю сумму, поэтому мы и не предполагали, что вы подвергнете свою жизнь столь очевидной опасности. Я также ценю ваше появление здесь, чтобы сообщить нам о своем решении. Если вы сочтете возможным проинформировать нас, каким лимитом времени мы располагаем, это поможет избежать ненужного риска для жизни графини Брунамонти.

— Рад слышать, что вы цените мою корректность.

Прокурор поднял над столом обе руки:

— Конечно-конечно. Я и не рассчитывал, что вы нарушите конфиденциальность по отношению к тем, кто платит вам гонорар. Прошу меня извинить.

— Благодарю вас за высокое мнение обо мне. Но я беру гонорар только в том случае, когда в состоянии выполнить порученное дело. Пока я не приму положительное решение, мне оплачивают только ежедневные расходы. Эту работу без денег для выкупа я выполнить не в силах. Тем не менее конфиденциальности я не нарушу. Семья должна сама определить, в какой степени они хотят с вами взаимодействовать. Могу только сказать, что я посоветовал им сотрудничать. Если после той статьи в газете они не соберут требуемую сумму, графиня умрет. Пока похитители думают, что семья пытается наскрести необходимые деньги, даже если предельный срок пройдет, надежда остается. Пока существует эта надежда, они будут сохранять ей жизнь, иначе ничего не получат. Если похитители согласятся на меньшую сумму, они почти наверняка, получив деньги, убьют графиню. Преступники не захотят ставить под угрозу выгоду от будущих похищений. По моему глубокому убеждению, они сейчас выжидают, и, если семья станет сотрудничать с вами, вы можете использовать время ожидания в своих целях. На мой взгляд, нужно лишь отыскать хорошего информатора. Мне известно, что ваши люди в группе специального назначения — настоящие профессионалы.

— Да, несомненно.

— Значит, нужен подходящий информатор. Во время нашей предыдущей беседы вы упоминали о попытке одного клана приписать похищение другому, соперничающему клану. Есть надежда на то, что этим незаслуженно обвиненным бандитам что-то стало известно?

— Надежда, что им стало что-то известно, есть, надежды, что они сообщат об этом нам, нет. Они выходцы из Оргосоло, а там недели три требуется, чтобы арестованный признал — заметьте, не назвал! — свое имя. В Оргосоло считают, что лучшая защита — абсолютное молчание. Человека невозможно ни уличить во лжи, ни поймать на противоречиях, если он не открывает рта. Они говорят: «Из ничего не выйдет ничего».

— Похоже на цитату из Шекспира, кажется, «Король Лир», если школьные воспоминания мне не изменяют. — Англичанин встал. — Мне понятны и их точка зрения, и ваши трудности, но сейчас вынужден вас покинуть. Мой самолет вылетает через час с небольшим. Господин прокурор. Капитан.