И что мне после этого твоего письма? Страшно его зауважать? Прям в пояс поклониться, да? Или пожалеть за трудную, сломанную судьбу?

Нет, мамуль. Такого не будет. И жалеть, уж извини, я буду тебя. И здесь я прав. И муж у тебя, умницы и красавицы, мог бы быть другой. Немного лучше. Ярче, что ли? И уж точно успешнее».

Андрей сел за стол, собираясь закрыть ноутбук, но остановился, будто споткнулся, и резко, быстро прокрутив письмо в начало, стал читать его снова, уже без раздражения и спешки. Читал внимательно, не пропуская ни строчки, ни запятой. Пытаясь понять, прожить вместе со своими родителями прежнюю жизнь. Ведь он был рядом. Странно, почему он так мало помнит?

Потому что старался побыстрее забыть?

Дочитав до конца, Андрей закрыл ноутбук и откинулся на спинку дорогого, удобного кресла. Монитор постепенно гас и наконец погас совсем. Комната погрузилась в полную темноту. Лишь в углу большого полукруглого стола вспыхивали мелкие синие точки электронных часов. На них было без десяти десять.

«Все, хватит!» – Он прихлопнул ладонью по столу, заставляя себя вырваться из этого ужасного состояния одиночества, полнейшей меланхолии и нежелания даже шевелиться.

Резко встав, в полной темноте он прошел к шкафу, снял плащ, кепку, взял портфель и вышел из своего аквариума. Он шел по пустому и темному коридору и слышал только свои шаги – гулкие и одинокие.

«Нет, все-таки Ланка права – вредина я. Вредный мужик. Не мужик – мужичонка. Неправильно это».

Он спустился на первый этаж, где за стойкой, похрапывая, спал охранник. Проходя мимо него, Андрей легонько стукнул по пластиковой столешнице, но тот не проснулся. Тогда он присвистнул, но не сработало. Андрей удивился: «Вот нервы, а?» Это его немного развеселило, и он с улыбкой вышел на улицу. Лил сильный дождь.

«Господибожемой! – пробормотал он, поднимая воротник плаща, и заторопился к машине. – Ну что за климат, а? Не климат – дерьмо. Лета почти нет, сплошные дожди. Весна поздняя, затяжная. Зима бесснежная, с какими-то странными, совсем не московскими колючими ветрами. А осень немного радует, но бабье лето обычно короткое, октябрь холодный, а что говорить про ноябрь? Самый дождливый, самый ветреный, самый темный. Самый противный. А мама – вот чудеса – любит все времена года. Удивительный характер, удивительное жизнелюбие. Холодное и дождливое лето? Прекрасно! Жара куда тяжелее! Жаркое лето? Чудесно! Значит, речка, походы за земляникой, ну и вообще красота – летом должно быть жарко! Бабье лето? Чудо! Осенний дождь – все по плану и очень уютно! Тоскливый ноябрь – близко Новый год! Снежная и холодная зима – так и должно быть! Теплая зима? Ой, у нас как в Европе! Удивительный мама человек, удивительный, – усмехнулся он, – вот ведь характер! Ни одной жалобы, никакого недовольства».

Действительно, ни разу – ни разу! – они не слышали от нее «я устала» и «как мне все надоело». Эх, открыть бы тебе, мама, курсы для современных женщин, жен. Курсы выживания: как вести себя женщине в семье, чтобы она не распалась.

А может, правда она счастливый человек и в этом все дело?

Андрей сел в машину, поежился, включил отопление, потер озябшие руки, положил их на руль и задумался: «Что-то со мной не так. И это не из-за проблем на работе».

Он нажал на педаль газа. Машина мягко двинулась с места. Он улыбнулся: «Все-таки хорошая машина для мужика – как для женщины дорогая, роскошная шуба. Придает уверенности, ну и вообще чувствуешь себя человеком».

Дороги были загружены в меру – основные пробки схлынули, но пустыми улицы не были, теперь в Москве пусто на улицах не бывает. Затихают и засыпают только далекие «спальники», а центр не спит никогда. Москва не спит, Москва гуляет. Магазины работают круглосуточно, а уж про клубы, кафе, рестораны и говорить нечего. Конечно, гуляет в основном молодежь. Андрей оглядывался по сторонам – яркие сверкающие вывески призывали зайти, чтобы перекусить, выпить, потрепаться и – познакомиться. Переспать или найти свою судьбу.

Он чуть сбросил скорость – а если? Если забуриться сейчас с хороший кабак, заказать сочный стейк средней прожарки, бутылку хорошего вина. К стейку взять только салат, из настоящих бакинских помидоров, мелких, твердых, темно-красных, с зеленоватыми сладкими семечками. Да, только помидоры и сладкий красный лук, все. И хорошее оливковое, холодного отжима, масло. Лучше испанское. И крупную соль, именно крупную, кристаллическую, никакую там не йодированную, ни-ни. И лимон, обязательно выжать туда лимон! И съесть все это медленно, никуда не торопясь, с чувством и расстановкой, балдея и смакуя каждый кусок. И медленно пить вино, ощущая на языке терпкий, чуть вяжущий привкус.

А потом заказать двойной эспрессо, разумеется, без сахара. К нему тирамису, любовно смастыренный поваром-итальянцем, которого обучила еще его бабушка.

С минуту подумав, Андрей прибавил газу. Нет, вряд ли. На это тоже должно быть настроение. Выходит, домой? Домой, в темноту – и Денька, и Лана наверняка спят. В темную квартиру, где на плите стоит ужин, который он точно не станет греть – в лучшем случае съест холодным, прямо со сковороды. А в худшем – откроет холодильник и стащит кусок ветчины и соленый огурец. И будет монотонно и равнодушно жевать все это, не отходя от холодильника.

А потом тихо, очень тихо разденется, повесит костюм и галстук на вешалку, рубашку с носками бросит в корзину с грязным бельем, зайдет в ванную, внимательно посмотрит на себя в зеркало, скорчит злобную рожу, высунет язык и покажет себе неприличный жест средним пальцем: «Так тебе и надо, мудак». Залезет в душ, и под горячей, сильной струей его чуть отпустит. Совсем немного, самую малость. И он будет оттягивать ту минуту, когда зайдет в спальню, чтобы улечься на пышное и широкое семейное ложе. Зайдет тихо, на цыпочках, ляжет осторожно, чтобы не потревожить, не разбудить жену.

Нехорошо будить человека.

Но она не проснется, будет спать, отвернувшись к стене.

И он увидит ее тонкую спину, обтянутую шелковой пижамкой, волосы, длинные, шелковистые, невозможно мягкие, в которые так любил когда-то зарыться. Почувствует ее запах – запах ухоженной кожи, лосьона, мыла, крема для рук, дорогого шампуня. Того, от чего всегда хотелось закрыть глаза, прищуриться, вдохнуть глубоко-глубоко, а потом, потом обнять, прижать к себе.

Но теперь это табу.

На долгом, невозможно долгом светофоре вдруг неожиданно пришла в голову мысль – странная, вот ей-богу, чудна́я!

Зажегся долгожданный зеленый, и он резко крутанул руль, чтобы развернуться. На мокром асфальте машину повело вправо, и он крепче вцепился в руль.

Через тридцать минут он остановился у нужного дома – такого знакомого и бесконечно родного когда-то.

Гостем он здесь был не то чтобы нечастым, вовсе нет. Раза два в месяц, как отче наш. «Отче наш», – повторил он тихо и усмехнулся.

Вот и посмотрим, как там наш отче. Мама наверняка у девчонок, кажется, там все болеют.

Андрей вышел из машины и, о чем-то вспомнив, проворно, совсем по-мальчишески, торопливо направился в сторону метро, боясь не успеть. Увидев светящееся название сетевого магазина, почти вбежал туда. Без долгих раздумий схватил самую дорогую бутылку коньяка, по правде говоря, откровенно дерьмового, но лучшего из имеющегося. Магазин был дешевый, рассчитанный на публику скромную и непритязательную. «Курвуазье» и «Хеннесси» здесь не продавали. Впрочем, сейчас ему было на это абсолютно наплевать. Добавил еще две пластиковые банки салатов: оливье с ярко-розовой, неестественного, ядовитого цвета вареной колбасой, а второй непонятный, но с красивым названием «Весенняя рапсодия». И кто такое придумывает? При чем тут рапсодия?