Мне вспомнились две истории.

Опера в Батумском театре композитора Бабаханиди “Граница”, где американского шпиона пел мой дядя Теймураз Квирикадзе. Помню, как сквозь картонные заросли пробирались два американских шпиона – мой дядя Теймураз и его друг Тото Лолашвили, нарушители советской границы. Они громко пели дуэтом о диверсиях, которые им велено совершить. В глубине сцены стояла погранзастава. Два пограничника глядели в бинокли на американских шпионов и тоже пели дуэтом, как бы состязаясь в громкости с врагами.

Первый пограничник: Ты слышишь шорох, Кобахидзе?

Второй пограничник: Слышу, товарищ лейтенант.

Пограничник: Подкрадемся к ним бесшумно…

В это же время американские шпионы поют, заглушая советских пограничников: “Тише, тише, нас могут услышать”. Так, распевая во всю глотку о соблюдении тишины, пары приближались друг к другу.

В другой сцене коварные шпионы ползли по линиям высоковольтных передач. Из их ушей сыпались электрические искры (тысячи вольт проходили сквозь их тела), а они пели, как разрушат мирную жизнь советских граждан.

В Пеннабилли мне не поверили. Меня защитила Паола Дмитриевна Волкова. Она в молодости была в городе Батуми, и сам композитор Бабаханиди пригласил молодую красивую искусствоведку на премьеру оперы “Граница”… Она помнила и то, как собаки советских пограничников бежали по линиям высоковольтных передач, догоняя американских шпионов, и тоже разбрасывали электрические искры. Опера принималась залом всерьез. Когда американский шпион отравил одну из собак по кличке Дездемона и та, умирая, пропела (не пролаяла, а пропела) грустную арию прощания с чудесным советским миром, девочка, сидящая рядом с Паолой Дмитриевной, плакала… Свою защитительную речь в подтверждение реальности этой оперы Волкова завершила словами: “Это одна из лучших опер, какие я слышала”.

В один из пеннабиллиевских дней после недолгой езды на автобусах мы приехали к дому Рафаэля Санти, и Паола Дмитриевна Волкова удивила всех сообщением, что божественный Рафаэль Санти к концу своих дней был чрезвычайно толстым и ленивым. Умер он в возрасте тридцати семи лет. Помня автопортрет в картине “Афинская школа”, где он нарисовал себя в толпе афинян, я не мог представить толстого Рафаэля.

Паола Дмитриевна Волкова преподавала нам с Рустамом Хамдамовым еще во ВГИКе. Ею любовались и заслушивались. На ее лекции приезжали из других вузов. “Тициан прожил три жизни Рафаэля и всю жизнь рисовал красивых обнаженных женщин”. Помню эту фразу, произнесенную в 1965 году, и повторяю ее все прошедшие пятьдесят лет, завидуя Тициану: жить так долго и постоянно рисовать, рисовать, рисовать красивых женщин.

Там, в Пеннабилли, я рассказал еще одну историю на тему “Граница”. Но вспомнил ее в связи с давним приездом Тонино Гуэрры, Лоры Яблочкиной и Рустама Хамдамова в Грузию. Был 1980 год. Они путешествовали по Грузии и оказались на съемках моего фильма “Пловец” в Батуми. В те два дня мы выезжали в море на пограничном катере, бросали в бушующее море главного героя фильма Элгуджу Бурдули. Он плыл, а оператор Гурам Тугуши снимал его с борта катера. Актером Элгуджей Бурдули восхищались все: мои гости, заезжие девушки батумской турбазы, деревья ботанического сада (если деревья могут кем-то восхищаться). Элгуджа уверял, что каждое дерево имеет глаза и душу, он разговаривал с ними – мы все были свидетелями, как листья эвкалипта поворачивались в его сторону, когда он ладонями касался ствола…

Капитан пограничных служб Валерий Мокерия, два дня водивший свой катер в водах, где мы вели съемки, сдружился с Тонино Гуэррой и стал на два дня бароном Мюнхаузеном. Он сыпал историями, они отскакивали от его губ, глаз, волос, ушей как электрические искры (вспомним оперу “Граница”). Мы хохотали. Капитан Мокерия накрыл стол в батумском ресторане “Колхида”. Там-то среди рассказов, рассчитанных на застольный хохот, прозвучала эта грустная, трагикомическая история.

Начал ее Валерий Мокерия как арифметическую задачу. Умер старик Симон. Было ему восемьдесят лет. Умер он в деревне Сио. От Батуми километров десять. Сестре Симона Маро – семьдесят семь лет. Дом Маро – в ста шагах от дома Симона. Но чтобы дойти до гроба брата и попрощаться с ним, Маро пришлось сесть на автобус, поехать в Стамбул, из Стамбула полететь на самолете в Рим, из Рима, тоже на самолете, полететь в Москву, оттуда в Тбилиси, далее поездом в Батуми и уже из Батума на автобусе Маро доехала до деревни Сио. Так она оказалась у гроба родного брата Симона.

Валерий Мокерия насладился нашим непониманием рассказа и продолжил:

– Думаю, вы не догадались о причине, заставившей Маро совершить полукругосветное путешествие, поэтому подсказываю: между домами брата и сестры протекает ручей.

Никто из нас не понял подсказку. Капитан Мокерия улыбнулся:

– По одну сторону ручья – Турция, по другую – СССР. Все, что я сейчас расскажу, произошло на моих глазах. Я служил на границе, был младшим лейтенантом погранвойск.

Ручей, который кто-то назвал Уши Осла, – это государственная граница, охраняемая строжайшим образом: пушки, автоматы, гранаты, собаки, начальник заставы, капитан по фамилии Пушкин, Александр Сергеевич. Тут вы должны мне поверить, именно так звали крупнотелого рыжеволосого капитана погранвойск.

Ручей Уши Осла делил деревню на две равные части: советскую Сио и турецкую Сио.

Советские родственники смотрели на турецких, а те на советских кто в бинокль, кто в подзорную трубу, кто просто так, смотрели и молчали.

В 1937 году вышел строгий указ: не разговаривать с иностранцами! В случаях свадьбы, рождения ребенка или чьей-то смерти, когда надо сообщить другой стороне, деревня Сио начинала петь. Это был выход из ситуации: в указе Министерства госбезопасности петь не запрещалось. Жители Сио (с одной и другой стороны) выносили на балконы, во дворы столы, разливали в стаканы вино и пели такие тексты: “У Амалии родился мальчик. Четыре кило двести грамм…”

С турецкой стороны слышны ответные голоса: “Как назвали мальчика?”

Советский хор распевал: “Виссарион”.

Турецкие голоса довольны: “Хорошее имя. Так звали отца великого Сталина”.

Советский хор ликует: “Наш мальчик – Виссарион Иосифович, ведь мужа Амалии звать Иосиф”. Турецкий хор: “Сталин наоборот?”

Турки предупреждают: “Скажите Иосифу, мужу Амалии, пусть поменьше пьет. Мы видели, как он пьяный упал в Уши Осла и чуть не уплыл в нашу сторону. А ребята Пушкина Александра Сергеевича стреляют метко…”

Не считая этого инцидента, когда муж Амалии Иосиф спьяну чуть не заплыл в Турцию, случаев нарушения государственной границы не было, почти что не было. Разве что осел или корова забредет в Турцию, не зная, что это заграница. Так и турецкие бараны, или ослы, или коровы имели глупость не знать границ и забредали в недозволенные места. Как разрешались такие недоразумения? К Пушкину приходил пострадавший, чей осел, свинья, баран или корова сбежали за границу. Пушкин, получив бутыль чачи, писал бумагу, которая именовалась именно так: “Нота советского правительства турецкому правительству и описание нарушения границы животным (порода, возраст, цвет, другие приметы)”. Пушкин надевал парадную форму, шел с трубачом погранзаставы к условному месту, и трубач трубил. Вызванный трубой турецкий капитан с суровым выражением лица выслушивал содержание ноты правительства СССР, трубач входил в воды ручья и передавал листок турецкому правительству. Турки или находили осла-корову-свинью-барана, или нет. То же случалось в случае побега турецких животных. Так жила граница. Случаи нарушения ее гражданами СССР или турецкими (американскими, английскими, немецкими) диверсантами были чрезвычайно редки.