Сидим бок о бок в поезде линии «Л». На этот раз едем на север. Малышку завораживает все – покачивания вагона, яркий солнечный свет, здания, проносящиеся мимо так быстро, что сливаются перед глазами в одну сплошную полосу – красный кирпич, железобетон, стальные конструкции. Сижу так близко к Уиллоу, что наши колени иногда задевают друг друга. Когда это происходит, Уиллоу непроизвольно старается отодвинуться, хотя в переполненном вагоне пространство для маневров ограничено. Уиллоу вообще не любит, когда возле нее стоят или сидят слишком близко – более того, едва терпит. Каждый раз сморщится и сразу отпрянет, будто ей дали пощечину. Уиллоу предпочитает держать людей на расстоянии вытянутой руки в буквальном смысле слова. Сама ни с кем не сближается и не хочет, чтобы сближались с ней. Уиллоу не любит, когда до нее дотрагиваются. Вздрагивает от малейшего прикосновения. Даже взглядами встречаться избегает.

Интересно, что означает ее поведение, думаю я, наблюдая за ней краем глаза. Растрепанные волосы падают Уиллоу на лицо, скрывая его, точно занавес. Может быть, с ней плохо обращались? А что, если она сама сделала что-то плохое? Почему эта девушка на всех смотрит волком – на Криса, на Зои, на меня? Что это – страх, последствия жестокого обращения? Или, наоборот, угроза? Смотрю на других пассажиров – интересно, что они думают об этой девушке с задумчивым взглядом и с младенцем на коленях? Потихоньку, одним пальцем поглаживаю ножки ребенка – так, чтобы Уиллоу не заметила.

Вдруг люди видят в этой девушке нечто подозрительное? Такое, на что я не обратила внимание? Вернее, обратила, но предпочла игнорировать. Так же, как проигнорировала брызги крови на ее майке. Уиллоу сказала, что у нее из носа шла кровь, и я сразу поверила гостье на слово. «Со мной бывает», – сказала она. Однако за все время, что Уиллоу живет у нас, кровь у нее из носа ни разу не шла.

Путь наш лежит в клинику в Лэйквью, где принимают пациентов без предварительной записи. Температура у малышки все еще держится – то спадет, то вдруг снова поднимется. Тайленол, конечно, оказывает благотворное действие, но это лишь временная мера. Нужно разобраться, отчего у девочки жар и почему она плачет и кричит по нескольку часов подряд.

К педиатру, у которого наблюдается Зои, обращаться было нельзя – это я понимала. Он нас знает, начнутся всякие неудобные вопросы. А клиника, куда можно просто прийти без записи, расплатиться за медицинские услуги наличными и уйти – в нашем случае идеальный вариант. Высаживаемся из поезда и проходим пешком пару кварталов. Клиника расположена на углу шумного перекрестка. Мимо несутся машины, участки тротуара, из-за апрельских дождей превратившиеся в глубокие озера, огорожены барьерами и специальными лентами. Чтобы обойти эти препятствия, люди вынуждены идти по проезжей части. Водители возмущенно сигналят.

Уиллоу прикрывает девочку пальто. Из-под зеленого нейлона выглядывает край розового одеяльца, совсем как в тот день, когда я увидела их в первый раз – под дождем, на станции Фуллертон. Предлагаю понести ребенка, но Уиллоу подозрительно косится на меня и отказывается от помощи.

– Нет, спасибо, – отвечает она.

Но я слышу только «нет». Меня отталкивают, отвергают. Лицо заливается краской стыда.

Дождавшись, когда войдем в вестибюль клиники, начинаю действовать. Пока стоим между стеклянными раздвижными дверьми, быстро выхватываю девочку у нее из рук. Уиллоу даже среагировать не успевает. Впрочем, она и не станет затевать скандал на глазах у работников клиники и других пациентов. В качестве объяснения говорю:

– Скажем, что она моя дочка. Ты все-таки очень молоденькая. Так вопросов будет меньше.

Не дожидаясь ответа Уиллоу, направляюсь к стойке регистратора. Девушка тащится сзади, еле переставляя ноги, и пристально смотрит мне в спину. Кажется, будто взгляд холодных голубых глаз вот-вот прожжет дыру в рубашке.

– Раньше не выходила из дома, – произношу я. – Это был первый раз.

Рассказываю Луизе Флорес, как в тот день Джозеф и Айзек ушли, и сразу появился Мэттью. Он принес с собой старые кеды и помог мне завязать шнурки – сама я не умела. Сказал – не могу же я идти босиком. Не знаю, где Мэттью раздобыл эти кеды. Даже спрашивать не стала. И про спортивную кофту тоже не спросила – про тонкую оранжевую спортивную кофту с капюшоном, которую Мэттью помог мне надеть.

– Куда мы идем? – спросила я. Этот вопрос мне в тот день предстояло задать в общей сложности три раза.

– Увидишь, – ответил Мэттью, и мы вышли за порог.

– Хочешь сказать, что не выходила из дома… шесть лет? – недоверчиво уточняет Луиза Флорес.

Опускает чайный пакетик в кипяток. Над кружкой поднимается пар. Старуха принимается дергать за веревочку, будто играя с йо-йо. У нее явно не хватает терпения ждать, пока чай заварится.

Мама тоже любила чай, и тоже зеленый. Почуяв знакомый запах, сразу вспоминаю, как мама говорила, что это очень полезный напиток. Пей зеленый чай, и в старости и рак, и сердечные болезни будут не страшны. Жалко, что это волшебное средство не помогает предотвращать дорожные аварии.

– Да, мэм, – отвечаю я, стараясь не смотреть в глаза Луизе Флорес. В ее взгляде явственно читается недоверие. С таким же успехом могла написать на лбу «врунья». – Вернее, выходила, но только на задний двор.

И то редко, мысленно прибавляю я.

– Неужели тебе не пришло в голову, что это плохая идея? – спрашивает Луиза Флорес.

Вспоминаю тот день, когда мы с Мэттью отправились на прогулку. Рассказываю миссис Флорес, что была осень, воздух был холодный, а небо заволакивали плотные тяжелые тучи. До сих пор во всех подробностях помню нашу вылазку.

– Я об этом думала, мэм.

– А Мэттью сказала? Объяснила, что это плохая идея?

– Нет, мэм.

Луиза Флорес выдергивает пакетик из чашки и кладет на бумажную салфетку.

– Почему, Клэр? Если понимала, что лучше остаться дома, почему не попыталась его отговорить? – спрашивает старуха.

Молча пожимаю плечами.

Помню, как жалась к Мэттью, когда мы шли по улице. Пугало все – качающиеся на ветру деревья, проносящиеся мимо автомобили, которые шесть лет видела только из окна спальни. В последний раз в машине сидела, когда Джозеф и Мириам привезли меня из приюта в Омаху. Впрочем, меня и не тянуло на них кататься. В автокатастрофе погибли папа и мама. На машине меня доставили в этот дом. Нет, от автомобилей хорошего не жди.

Помню, как Мэттью потянул меня за рукав, и мы перешли улицу. Оглянулась, чтобы посмотреть на наш дом снаружи. Он был такой хорошенький, почти красивый. Конечно, уже не новый, и все равно наделенный своеобразным очарованием. Свежая белая краска на стенах, черные ставни. Снизу дом был выложен серым камнем, а дверь была красная. Ни разу не видела его с этого угла, с этой стороны. И вдруг я почему-то испугалась и побежала.

– Стой, – велел Мэттью, поймав меня за куртку.