Мы не были лучше, нет. Может, наоборот. Но мы были другими, это действительно так. Я попытаюсь объяснить. Не знаю, получится ли.

В трех словах: нас влекло небо.

Новые люди, они не поднимают глаза к небу, они чувствуют себя на земле как дома. Они искренне верят во все, что тут. Они серьезны. Например, деньги. Еще очень важно, во что одеваться. Особенно, на какой машине ездить. И они будут жить вечно, вечно жить тут. На земле.

А мы не очень верили.

Мы ощущали — какое слово будет самым точным? — хрупкость. Наверное, так. Хрупкость. Всего земного. Тонкость земной коры, под которой — сотни километров бушующей магмы, а над которой оно, бездонное. Небо.

А мы…

Мы стучались в двери небес.

Mama, take this things from me, cause I can't use 'em anymore…

Все, как в песне Боба Дилана. Сейсмическая волна дошла до нас с опозданием в тридцать лет. Мы стучались в двери небес, мы приставляли любые пожарные лестницы к обрушенным стенам домов, если нам казалось, что это — лестницы в небо.

Новые люди, нет. Им больше не нужно небо. И это правильно. Те, кто смотрят на небо — сходят с ума. Здесь, внизу есть работа и дом. А там — только холодная синева. Страшно даже смотреть в потолок — вдруг в нем будет дыра? Тем, кто видел небо, трудно жить на земле.

Поэтому они не смотрят. Только немногие нашли короткую дорогу, они думают, что нашли короткую дорогу, они идут к небу по белым дорогам кокаина и героина, они залезают с черного хода.

Мы хотели вознестись.

Каждый видел небо и дорогу к нему по-своему. Аслан просто хотел стать летчиком. Он хотел лететь в белых облаках на серебристом самолете, высоко над землей. Когда взлетаешь над землей, сначала все становится таким маленьким, потом вообще ничего не видно. Только ленточки рек и светящиеся по ночам как драгоценные камни неведомые города. Такой видят землю ангелы, и Аслан хотел стать одним из них.

Он стал ангелом, сгорев в учебном самолете на взлетной полосе, когда неопознанная авиация разбомбила аэродром под Грозным.

Я впервые вознесся в небо в 1989 году. На самолете Аэрофлота, рейс Грозный — Ленинград. Помню, как смотрел в иллюминатор на ватное покрывало облаков, в дыры которого виднелась земля, такая далекая и маленькая.

Детство — это язычество. В детстве мы говорим с деревьями и травой, знаем душу ветра и видим лицо дождя. Мое язычество знало своих богов по именам: на столе в моей комнате, где я готовил уроки, всегда лежали толстые академические издания мифов арийских народов.

Глядя в иллюминатор, я почти видел их, богов. Тени, бегущие по облакам, были не просто тенями. Это Индра путешествовал со своей свитой гандхарвов и апсар, небесных музыкантов и танцовщиц. На фоне солнечного диска сияли фигуры Ашвинов, божественных близнецов. И, конечно, само солнце. Я знал 108 его имен: Сурья, Арьяман, Бхага, Твашта, Пушан, Арка, Савитар, Рави… я до сих пор их помню.

Но, взлетая в небо на самолетах Lufthanza и Emirate Airlines, я больше не вижу. Оно стало пустым, небо. В нем больше никто не живет. Теперь небо — как расселенная коммунальная квартира, в ожидании новых хозяев, которые снесут перегородки, сделают евроремонт и поставят стеклопакеты.

Я учился в университете, посещал лекции, сдавал зачеты и экзамены. А после лекций я шел в библиотеку на Менделеевской линии и читал дореволюционное издание «Жизнеописания Будды» в переводе Константина Бальмонта.

Я прочел переводы Упанишад. Помню, хорошо помню этот вечер: я ехал в трамвае, трамвай переезжал Дворцовый мост. Я прочел о том, что мы искры, далеко отлетевшие от огня. Поэтому нам так темно и холодно. И все вокруг — чужое. Да, это так, я понял, что это так. Мне было темно и холодно, всегда.

Мы должны вернуться. В огонь. В синее небо, пылающее люминесцентным огнем, навечно.

В тот год я бросил учебу, оставил подругу, на которой хотел жениться, обрил голову и принял суровые обеты. Еще через год я улетел в Индию, самолетом Аэрофлота, рейсом Москва — Нью-Дели.

Все это отдельная длинная история. Но рассказ не обо мне. Я только хотел сказать, что мы старались попасть на небо, и каждый видел дорогу по-своему.

Марат жил в Гудермесе. Я не знаю, что стало с его учебой в Грозном — может, в независимой Ичкерии позакрывали все институты, может, в них уже не было смысла учиться. Так что Марат не доучился на нефтяника, как и я тогда не доучился на юриста. Зато Марат стал учиться другому.

В Гудермесе появились проповедники. Они обучали, как стать настоящими мусульманами. Этот, новый ислам, отличался от той свободной веры, к которой привыкли чеченцы за сотни лет. Раньше чеченцы исповедовали суфизм: религиозная жизнь строилась вокруг общин верующих, которые возглавляли шейхи, святые. Не было жестких правил и иерархии. Повседневная жизнь регулировалась адатом — местными обычаями. Такой порядок принимался традиционным исламом.

Новые проповедники не признавали дополнений к Корану, не чтили адата. Вместо привычной свободы — суровые и жесткие правила поведения, самоограничение, регулярные молитвы, подчинение и дисциплина.

Марат стал строгим мусульманином. Он не брил бороды, регулярно совершал намаз, не смотрел телевизор, не читал книг и газет, не пил, не курил и даже не глядел на девушек.

Все это очень беспокоило тетю Люсю.

Она громко ругалась, срывая голос, обзывая приезжих проповедников разными нехорошими словами, запрещала Марату посещать собрания секты.

Марат молча улыбался и смотрел на мать своими прозрачными голубыми глазами. Потом прижимал ее к своей груди и говорил: «Мама, я тебя очень люблю. Но такова дорога в рай. И другого пути нет. Я хочу вернуться к Аллаху. А ты не плачь. Аллах обещает, что каждый его верный слуга сможет забрать в рай всех своих родных. Я возьму тебя с собой на небо, мама».

Верный слуга Аллаха должен принять участие в джихаде, священной войне. После прохождения азов вероучения в теории неофитов стали готовить к практической религиозной деятельности. Марата обучали по программе подрывника-диверсанта.

Когда федеральные войска подходили к Гудермесу, тетя Люся заперла Марата в летней кухне. Постелила сыну на раскладушке, заперла снаружи и легла спать. Утром Марата уже не было. Он сбежал из-под домашнего ареста через узенькую форточку. Не зря ведь его учили на диверсанта.

Эта форточка должна была стать его воротами в рай.

А вез его в рай старый раздолбанный грузовик. Его, и еще многих таких же, как он, подрывную группу, получившую задание заминировать дорогу на подступах к Гудермесу.

Они не знали, что боевики уже договорились с федералами о сдаче города без боя. И что их принесли в жертву.

В грузовике лежали взрывчатка и мины, но не было ни одного автомата.

На утренней дороге их ждали. Грузовик пропустили и замкнули кольцо.