да ножом в спину не ткнёт, наоборот – ворога заметят – весть подадут, надо будет – лучший путь укажут… А под Ригой-городом что, где теперя государев полк стоит? Совсем другой народ. Сколь веков сперва с орденом, опосля с немчинами да шведами якшаются. Тоже немирно якшаются. И мы чужаки тама. И казачьих морских стругов у царя нет, дабы с моря царёвым воеводам город держать, да суда со снедью и прочим не допущать. Он чает, гавань датский король запрёт. У него тож с Карлом пря. Но зря, мыслю, чает. Боязлив король.

– Да уж, король датский, видно, ждёт, кто кого тут переломит, выгоду свою ищет. А купчинам в Риге ваще, что Карла шведская, что ваш, прости Господи, великий государь, – всё одно – чужаки, пришедшие их добро на копьё брать и дуванить.

– Назарка, не заговаривайся! – тут же осёк казака Потёмкин.

– Так ты не донесёшь?.. – искренне удивился Васильев.

– Не донесу, но на богоданного царя, великого государя Алексея Михайловича хулу изрекать не позволю!

– Лады, ишь взвился! Думашь, где шепотник[66] затаился? Пусто ж – одна вода тута! И я ж те рижских купчин, не свои мысли толкую, – примирительно сказал атаман. – Аль те неведомо? И с Дона казаков в государев полк изрядно послано, оказал нам честь великий государь, кады ратная нужда припёрла, быть под его рукой, кады на штурм итить время поспеет! А случись беда – немчины его наёмные пики с саблями побросают да разбегутся, а казаки православного царя не выдадут!

– На Ригу идут многие тыщи, – вздохнул Потёмкин. – А нам с тобой остаётся, Назар, держать майора Гравия в Орешке да ждать, когда шведы своих лошадей, а затем и ремни да сапоги съедят. И ежели когда склонится перед царским стягом Рига, часть войска…

– Пошлют сюда, – завершил мысль собеседника казак. – Да! Тады спокойно перезимуешь, как издохнут шведы – займёшь Орешек сильным гарнизоном, а уж по весне…

– Поставим заставы на Котлине и другом острове – сам его укажу, – размечтался Потёмкин. – А там, можа, государь внемлет гласу патриарха и велит…

– А-а! – в раздражении махнул рукой Назар. – Как дитё ты, право, стольник, даром что шведа бьёшь изрядно! Боярам твой государь боле внемлет. А им, толстобрюхим, эти болота ненадобны. Нетути им тута прибытку, одни расходы. На кой им эта река с водой цвета сукна некрашеного? Не будет здеся града-крепости!

– А быть тута граду! – громко вскрикнул, вскочил на ноги Пётр Потёмкин и затряс кулаками над головой. – Отсель и посольства править легче, и торговать! Потому и приказы сюды свезут, и полки избранны – град и крепость от вражин боронить! А где полки избранны – там и царь!

И в отблесках кострового пламени, на фоне ночного тёмно-серого неба, не понять, где с такого же цвета водой соединяющегося, казался он, с развевающейся на ветру бородой, раздувающимися парусами – полами кафтана, огромным и грозным, какими, наверное, и были библейские пророки.

– Не мы, так дети, не дети, так внуки град тута срубят! И Великий Новгород он затмит, поелику к морю ближе, и саму Москву! И храмы велики воздвигнем, и палаты царские. И Пушечный двор! И заморские торговые дома! А на Охте дворы поставим, дабы там люди селились! И у вас, казаков, свой двор будет! И морские струги построите, и отсель водить будете в моря на страх лютеранам!

– Пётр-предвестник! – окликнул его атаман.

– Чо? – не понял витавший мыслями где-то в грядущем Потёмкин.

– Пойдём, грю, – обнял его за плечи Васильев. – Великий град строить силы нужны, так давай поспим малость.

– Не веришь, а зря, – буркнул Потёмкин, направляясь в глубь острова, к найденной казаками деревне. – Охо-хо, и верно, хорош бдети, идём в избу.

– Идём-идём, – заворчал Назар себе под нос, вразвалочку направляясь за воеводой. – Дай срок, Петра Иваныч, придут казаки, тряхнут Москву, боярам юшку пустят, стрельцов московских порешат, немцев по древам развесят, круг царского места заслоном встанут, тады получишь ты и полки, и плотников, и мастеров. Строй крепость! Не будет над тобой воевод с дьяками! И то дело. Мы с Дона ходим на турка сколь времён, и отсель за шведскими зипунами выступим.

Но Потёмкин шёл впереди молча – слова Назара ветер до него не донёс. Иль воевода просто сделал вид, что не слыхал крамольные речи.

Знамёна у ног царя

– Опять ты? – как старого знакомого приветствовал пятидесятника Фому князь Голицын и, поудобнее усевшись на лавке, протянул руку. – С какими гостинцами на это раз? Сколь красных девиц и честных вдовиц отбил от татей?

– Свейские стяги от стольника и воеводы Петра Ивановича Потёмкина! Мы на Неве вражью галеру побили, а капитана в плен взяли! – торжественно возвестил стрелец и с поклоном передал грамоту от Потёмкина новгородскому воеводе.

– Вот молодцы! – пробежав глазами донесение, радостно воскликнул Голицын. – А где ж капитан с матросами? Где знамёна?

– Свеи на крыльце за караулом, а знамёна…

– Тута! – неловко протискиваясь в горницу зажав подмышками древки двух штандартов, гордо возвестил дьяк Василий Шпилькин.

– Глянь, горд-то как! – рассмеялся Голицын. – Будто сам их в бою взял! Ладно, клади в угол, опосля разглядим. А ты, Фома, кажись?

Стрелец молча поклонился – уже то, что князь запомнил его имя, было наградой.

– Ты в этом…

– Абордаже, боярин и воевода, – уточнил стрелец.

– Да! Сложно слово. В этом абордаже рубился? – Иван Андреевич не стал поправлять гонца, вольно или невольно вознёсшего его из стольников в бояре в сложной иерархии государства российского – в конце концов, великий государь боярином-то его пожалует. Свояк царского свояка был в этом уверен[67].

– Довелось. Как перелез Пётр Иванович в казачий струг – в простой шапке, без брони, с польской сабелькой в руке, так и я вслед за ним. А ишо – его ключник. И пошли струги на свеев.

– Полковой воевода как простой сотник… – искренне удивился Голицын. – Чай не в молодых летах, а как кровь играет! Ну, дальше, дальше!

Увлёкшись рассказом и быстро жестикулируя Фома в лицах представил бой. Поведал, как приколол протазаном офицера к мачте, как шведский капитан срубил атамана и стольника, а потом пал от руки ключника, о том, как вечером пустили на дрова для костра и спалили малую галеру.

– Славный бой! – внимательно выслушав рассказ стрельца тряхнул бородой Голицын. – И великому государю про то знать надо! Я нонче ж доношение составлю, вдобавок к потёмкинскому. А ты, Фома, свезёшь их в Ливонию.

– Человека подлого звания к государю слать негоже! – протестующе замахал