интервьюеру, — а иногда ничего хорошего». В поезде Руфулос понял, что значат эти слова. «Ничего» — это когда старого хипстера просто смешно штормило при ходьбе и когда он двумя трясущимися руками держал стакан чая. А «ничего хорошего» — это когда он вилку проносил мимо рта, рискуя ткнуть ей себе в глаз, и когда Ева Дмитриевна, не успев вцепиться в него, поднимала возлюбленного то с колен, а то и с четверенек. Ему просто не хватало времени адекватно отреагировать на вызовы ходившего вокруг него в пляске святого Витта пространства. Во время смен настроения он был просто невыносим. Рыжова это не коснулось, к счастью, а всем прочим в такие моменты приходилось услышать о себе много интересного.

На наводящие вопросы Руфулоса. ры о здоровье и обо всём, что с ним граничит, старик тяжело вздыхал, но отвечал оптимистично:

— Главное, что у меня ничего не болит. Слава Богу!

Внимая стуку колёс, Карачагов умолк. Рыжов понял, что он собирается с мыслями. И действительно, последняя фраза была только вступлением. Далее Фёдор Павлович со свойственным ему юмором пересказал Гене почти всю историю своей болезни, историю её последствий и на этом фоне историю второй, неизбежно заключительной половины своей жизни.

После десяти, а то и пятнадцати лет относительно безбедного существования, когда за ним буквально охотились врачи и фармацевты половины мира и обещали баснословные гонорары за тесты их свежих выдумок, интерес к нему стал постепенно убывать. Денег на его счета переводили всё меньше и всё реже. Что такое добывать свой хлеб в поте лица, Фёдор Павлович узнал, когда уже вся страна к этому привыкла, смирилась и стала думать об этом как о естественном ходе событий, то есть в середине нулевых. Рыжов был приятно удивлён тем фактом, что и у Карачагова был личный опыт применения своих интеллектуальных сил в сфере общественного питания. Притереться к этому миру, кроме как в ресторане «Яръ» Карачагов не смог нигде. И однажды, беседуя сам с собой, он откровенно признал это удачей, поскольку давно уже растерял полезные навыки, имевшиеся в его багаже.

Привёл его на место будущей работы капитан милиции, который тот ресторан крышевал. Надо бы улыбнуться. «Крышевал» громко сказано. Конечно же, капитан выполнял простую техническую функцию: туда-сюда передавал взаимные пожелания сторон. И заодно обедал в ресторане на халяву. Карачагов несколькими днями ранее еле признал в нём своего одноклассника. А ведь без того самоуверенного капитана его бы и в ресторан не взяли. Так остро стоял вопрос трудоустройства. А с капитаном взяли, причём, минуя ступени официанта и бармена, сразу на должность менеджера. Капитан умел договариваться.

— Наверно, это он теперь замминистра по вашей области?

В соответствии со своими представлениями о кабацком укладе, почерпнутыми из классической литературы, Фёдор Павлович стал называть себя «метрдотель», а от подчинённых требовал называть себя «метр». Офсянки хихикали, повара и бармены злились.

Первые неприятные симптомы последствий давно перенесённой операции он почувствовал именно в «Яру». Казалось бы, обычное дело для труженика общепита, но по сравнению с коллегами его можно было бы назвать в те дни непьющим вовсе, а пальцы между тем стали заметно дрожать. Сначала только после продолжительного недосыпания, когда неделями удавалось спать не более пяти часов в сутки, у него менялась походка, и ему всё время была нужна дополнительная опора. А через пару лет только титанические усилия позволяли ему скрывать от окружающих непрекращающееся начало шторма. По сравнению с уже упомянутыми, следующая неприятность была сущим пустяком, тем более что женщины её не успевали осмыслить. И даже радовались непродолжительной близости, ведь в обеденном зале оставались подружки, коллеги, знакомые и среди них уже близкие или потенциально близкие мужчины. Вдруг длительное отсутствие натолкнёт их Бог знает на какие мысли!

«Это им времени на тебя не хватает, — рычал сам себе Карачагов, — а то быстро бы раскусили. До полуночи ждать бы не стали». Сам-то он давно догадывался, что причина столь скорого постижения истины не в восторге от сегодняшней избранницы и не в предыдущем продолжительном воздержании. Это последствия жёсткого гамма-облучения.

Когда же ему, плюс ко всему, пришлось всё чаще и чаще переспрашивать гостей «Простите, что? Простите, что?», он понял, что с ресторанным бизнесом пора завязывать. Ухудшение слуха его особенно напугало. Отоларинголог по своему профилю патологии не нашёл и, узнав про былые заболевания, посоветовал обратиться к неврологу. Не доверяя казённым поликлиникам, Фёдор Павлович позвонил Михаилу Германовичу. Тот сам был нездоров, но обещал помочь и обещание сдержал. Больного Карачагова Ф.П. ждали в Москве, в центре имени Бурденко. В палату, как в былые времена, конечно же, не положили. Сделали томографию и с её результатами отвели к профессору Перворангову, доброму знакомому Михаила Германовича.

Какое-то время профессор терялся в определении причин частичной потери слуха. Результаты томографии крупного разрешения — дай Бог каждому. Выспрашивал, выпытывал, листал привезённые справки, заключения, анамнезы. Наконец, нашёл выписку из лучевого отделения онкодиспансера. Пробежав её глазами, печально и твёрдо сказал вслух: «Вот в чём причина». А про себя усмехнулся: «Вот где собака порылась». Проговорили ещё четверть часа, после чего профессор сделал неутешительное заключение, в котором почти слово в слово повторил предположение самого Фёдора Павловича. Жалобы пациента на дискомфортное состояние в общем, и на ухудшение слуха в частности, вызваны запоздалой реакцией организма на жёсткое гамма-излучение. Систематического лечения такого состояния не существует. Иными словами, возвращайтесь домой, покупайте слуховой аппарат, наблюдайтесь у невролога, у сурдолога и мужайтесь; это только начало.

— Подождите, подождите, — задержал профессор уже поднявшегося Карачагова, — девятнадцать лет назад, получается?

— Получается.

— Это очень редкий случай. Большинство больных, победивших патологию, подобную вашей, люди, как правило, возрастные. Даже если оперативное вмешательство прошло без осложнений, и лучевая терапия дала хорошие результаты, мы не можем спрогнозировать, что будет дальше. Потому что нет статистики. Наши пациенты с похожими историями болезни покидают нас достаточно быстро в силу своего преклонного возраста. Пересчитать случаи, подобные вашему, хватит пальцев одной руки.

— Я сразу понял, — скрипел Карачагов, — к чему он клонит.

Делая прощальную запись в книге отзывов и предложений ресторана «Яръ», Фёдор Павлович сокрушался: «Что стало с моим почерком?» А через месяц он получил новый контракт и подробную инструкцию, по каким правилам теперь жить. И хорошо знакомая карусель закрутилась с новой силой. В Москве ещё один доктор, теперь уже радиолог, используя материалы обследований уникального пациента, можно сказать, долгожителя, защитил свою новую степень. Фёдору Павловичу показалось забавным, что это был почти его однофамилец — Карачазов.

— А вот сейчас сколько прошло времени