дорогого виски. Последний большой успех Руфолосу. ры принесла его программа о пронёсшемся над южной Сибирью более полувека назад вирусе, поразившем неизвестной дотоле заразой широколиственные деревья и оставшимся совсем незамеченным хвалёной официальной советской наукой. Рыжов, можно сказать, выкрал в тех местах у одного учёного маргинала дневник наблюдений и другие его записи, выводы и высказанную в черновиках пугающую гипотезу о возможных последствиях.

Если углубляться в детали, то Рыжов, конечно же, ничего не крал. Просто перехватил инициативу. Никогда бы тот ботаник-маргинал не довёл бы свои научные изыскания до логического завершения. И даже если бы довёл, то они не получили бы того резонанса, который им обеспечил Руфулос. ры. Их бы никто не заметил, так же, как более полувека назад никто не обратил внимания на сам вирус. Если только десяток узких специалистов того же возраста, что и сам горе-исследователь. И только потому, думаю, что они восприняли бы его доклад как жалкое и неуместное «оскорблеяние» каким-то неудачником светлой памяти их «отцов».

Скорее всего, именно поэтому Рыжова совершенно не мучала совесть ни перед самим учёным, имени которого он так и не упомянул в своих стримах, ни перед его дочерью, у которой он выпросил разработки отца.

Когда Рыжов ещё только готовил сценарий своего самого успешного проекта, он не мог поверить, что кроме Пулиопулосов никто и впрямь не увидел угрозы сначала в самом вирусе, а потом и в необъяснимых изменениях ландшафтов сразу нескольких городов. Поэтому он решил прошерстить, насколько это сейчас возможно, южносибирскую периодику тех далёких лет. Гена искал любые упоминания об аномальных изменениях в природе и в научных изданиях, и в общественных, и в партийных, и даже в местной художественной беллетристике. Нигде не было ни слова. Но Гена не унимался. Не мог поверить. «Хотя, чему удивляться, — в то же время думал Рыжов, — с улиц наших городов практически исчезли воробьи, и нигде об этом страшном звоночке тоже ни слова. А ведь исчез целый биологический вид. Как такое возможно?»

Когда Гена просматривал толстые литературные журналы, издававшиеся в Сибири в те годы, в глаза ему бросилось название одного из них: «Сибирский Огонёк». «Откуда я могу его помнить? Почему у меня возникают рядом с этим словосочетанием устойчивые железнодорожные ассоциации?» — Рыжов закрыл глаза, и в памяти заскрипело:

— В девяносто шестом году один мой рассказ даже напечатали в «Сибирском Огоньке»! За месяц до своей смерти со мной встречался и хвалил сам Перлосмутов, этот корифей сибирского соцреализма. Ха-ха-ха. «Как, говорит, у вас, Федя, смелости хватило заглянуть в две тысячи двадцатый год!» И слогом восхищался, и успех пророчил. «Судьба не может, говорит, вас не отметить». Знал бы он, какие рассказики я писал под псевдонимом «Стояков» для газетки, в которой работал курьером. И куда там заглядывал.

И между слов на стыках рельс так романтично стучали колёса. И в подстаканниках пустые стаканы, а в них звенят чайные ложечки. И волосатый пожилой бунтарь в бакенбардах заливается смехом вперемешку с кашлем и портвейн называет железнодорожной водой. «Ну конечно же», — ударил себя по лбу Руфулос. ры. Гена, кстати, давно хотел найти тот рассказ. И теперь, когда у него всё было под руками — и возможность, и время, он принялся прокручивать «Сибирские Огоньки» за 1996-й год один за другим. И скоро нашёл.

Фёдор Карачагов

По суду

рассказ

Цена обывательскому счастью всей его жизни оказалась не так высока — всего лишь двадцать пять, пусть и полновесных, но всего лишь советских рублей. Ему было семнадцать лет, на дворе моросил 1986-й год. Он был дикорастущим нарциссом в уважаемой и примерной советской семье. Трое детей, он старший. Мама, бросившая когда-то медицинский институт, нашла себя в цехе радиолампового завода, о чём в её трудовой книжке была сделана единственная (первая и последняя) запись. Отец в те времена, в начале семидесятых, был комсоргом цеха, а в 1986-м году он стал уже его парторгом. Брат и сестра учились в той же школе, которую старший брат закончил год назад. Все ютились в двухкомнатной квартире. Теснота заботила родителей. Дети её не замечали, так же, как и других негативных деталей той славной поры. Ожидание ордера на новую квартиру всю семью окрыляло. Очередь подошла, дом готовили к сдаче. Штукатуры и маляры заканчивали отделку.

Тектонические сдвиги в его подростковом характере начались с вымогательства денег у мамы на джинсы, магнитофон, сапоги, кроссовки и так до бесконечности. Отец проявлял терпение, а мама от Сашеньки выла белугой. Кроме того, карманные расходы: дискотеки, желание Саши соответствовать своим друзьям из более обеспеченных семей и, конечно же, подружки. Так же легко, как он поступил в институт, он из него и вылетел. Уже с октября ни ногой. Саше надо было по полной оттопыриться перед нависшей над весенним горизонтом армией. Опять же, хорошо бы было расстаться с девственностью. Пора уже. И он с охотой пускался во все тяжкие и не думал о возможных последствиях.

Когда его брат и сестра, делая уроки, по очереди занимали дома письменный стол, Саша на дискотеке в ТЮЗе познакомился со второкурсницей пединститута Анжелой, такой раскрепощённой, что надежда забрезжила не на шутку. Однако случай никак не выпадал: то одно, то другое. А вкус её языка говорил ему: заветный час близок. Каждый вечер обещал дефлорацию и каждый вечер обманывал. Тискаться в подъездах Анжела с ним избегала. А где?!

Накануне седьмого ноября Саша провожал её после скучных посиделок в безалкогольном кафе. С ними были его приятели, и поэтому планов на нежное прощание он не строил. У её дома они остановились под тусклым жёлтым фонарём. Смеялись. Один из друзей рассказал анекдот о нехватке денег на красивую жизнь — на вино и такси. Пока все ржали, Саша опустил взгляд, и вдруг из мутной воды той лужи, в которой он топтался, чтобы быть ближе к Анжеле, профиль Ленина с причёской, напоминающей лавровый венок, так стебанул его по глазам, что он на несколько секунд забыл, как дышать. Он поднял из осенней хляби сине-лиловую банкноту достоинством в двадцать пять рублей. Все онемели. Но ненадолго.

После взрыва общего ликования было принято решение послезавтра красиво отметить очередную годовщину октябрьской революции. Анжела пообещала договориться с приезжими одногруппницами и с вахтёром в общежитии. «Теперь-то уж наверняка!» — застучала кровь в голове. Анжела ликовала больше всех. Приятели Саши тоже, но с плохо скрываемой завистью.

Осмысливая свою никчёмную жизнь сейчас, в 2020-м году, Сан Саныч пришёл к выводу, что в тот далёкий