Мама Тимофея и утром контролирует меня, словно мне четыре годика. Проверяет, что я приняла все лекарства, сразу же измеряет температуру, дает горячее питье. В целом, чувствую себя не очень хорошо, но высокая температура к утру сбивается. Анна убеждает нас с Тимом, что сделает так, как обещала вчера моего отцу, сама отвезет меня домой к родителям. После завтрака, состоящего из блинчиков, чая и нескольких лекарств, Анна отправляет меня в душ и собираться домой.

Тимофея отправляют в университет, и хотя он очень упирается и обещает отвезти меня домой самостоятельно, переубедить маму ему не удается. Если честно, я волнуюсь и не знаю, как пройдет эта двадцатиминутная поездка в одном автомобиле с женщиной, которую когда-то любил мой отец, но хочу верить, что неловко вдвоем в замкнутом пространстве нам не будет.

— У тебя же есть младшие братья, верно? — спрашивает Шумская, чтобы как-то завязать разговор и не ехать в тишине.

— Да, близнецы. Макс и Марк. Кстати, это именно они выдали про меня информацию Тимофею, очень способствовали тому, что он добился моего внимания.

— Вот как? Я, конечно, надеялась, что он сделал это сам. Думала, он в отца.

— Нет, что вы. Ну конечно, сам. Просто мелкие давали ему советы и подсказки, они же хорошо меня знают. Все-таки в одном доме живем и общаемся каждый день.

— Мила, ты не испугалась всего происходящего после того, что я вчера рассказала тебе? — Анна спрашивает, на секунду поворачиваясь в мою сторону и снова переводя взгляд на дорогу.

— Нет. Просто это как-то слишком неожиданно. Тим, я так понимаю, знал, но говорить мне ни в какую не хотел. Может, и правильно, ведь это ваше личное дело, и только вы могли мне об этом сказать. Либо мой отец, но он предпочитает давить на то, что Тимофей старше, а я слишком маленькая, мне надо думать об учебе, поступлении. Но никак не о любви.

— Ну какой серьезный и строгий папочка, вы только подумайте, — усмехается Анна. — Ничего, я поговорю с ним.

Я пишу папе, когда мы практически подъезжаем к нашей улице, и он выходит нас встретить. Специально дома остался, не поехал на стадион свой ни свет ни заря, меня ждал.

Анна тормозит напротив наших ворот, ставит машину на парковку, не заглушая двигатель, и вместе со мной выходит из салона.

— Ну привет, Лёва.

— Привет. Мила, быстро в дом.

— Пап!

— Я сказал, иди домой.

— Спасибо вам, — обращаюсь к Анне, пытаясь улыбнуться ей глазами, но тяжелый взгляд отца сверлит насквозь, и я реально предпочитаю спрятаться за калиткой. Но в дом, разумеется, не иду, чтобы послушать их дальнейший разговор.

— Лёв, давай поговорим, пожалуйста.

— Ань, езжай, я тебя прошу. Нечего обсуждать, я твоему сыну уже все сказал. Нет и еще тысячу раз нет. Спасибо, что дала Миле нужные лекарства, в тебе как специалисте я не сомневаюсь. Но на этом все. Больше Мила с вашей семьей ничего общего иметь не должна.

— Нет, Лёв, давай мы поговорим нормально, а не с твоими ультиматумами. Ты же знаешь, что я все равно своего добьюсь. Ну скажи, кому ты лучше делаешь этими запретами? Разве ты не понимаешь, что наши дети — другие, а не такие, как мы? Даже если они похожи на нас, они все равно другие. У них первая любовь, Дань. Моему сыну девятнадцать, твоей дочери семнадцать…

— Ей даже еще семнадцати нет! — папа резко обрывает речь Анны этим замечанием. — У них серьезная разница.

— Почти семнадцать, хорошо. Лёв, это вообще не разница. Ты сам знаешь, твоя жена тебя моложе, и я Ромы на несколько лет младше. Да, сейчас это может быть ощутимо, но это пройдет. Не лишай их чувств, не будь извергом, я тебя прошу.

— Это я изверг? Ты серьезно хочешь меня так назвать? То есть я изверг, а не ты, да, Ань?

— Лёв, — голос ее дрожит, а у меня дурацкий ком в горле встает. Вот сейчас, ровно в эту секунду, когда она его так назвала, именно в этой интонации… Черт, мурашки по коже. Даже не видя их из-за ворот, даже без возможности посмотреть в глаза по одному лишь тону ощущаю, сколько чувств она вложила в это короткое обращение. Былых чувств, которые явно были, бесспорно. — Всё осталось в нашем прошлом. Наше с тобой прошлое не должно рушить их чувства сейчас. Мой сын…

— Это мог быть наш сын, Ань.

Когда отец произносит это вслух, я зажимаю рот ладонью, чтобы не всхлипнуть, потому что мне почти физически больно удерживать накатившие слезы в себе.

— Дань, двадцать лет уже прошло.

Двадцать долгих лет, а мой отец ничего не забыл. Любит маму, да, я точно знаю, что любит, но все равно помнит ту, которую когда-то до нее любил.

— Я знаю. Я понимаю. Я даже уверен, что простил. Но забыть не могу и никогда не смогу. Ты сказала Миле правду?

По моим щекам стекают слезы, которые обжигают и без того горящую кожу.

— Сказала. Разумеется, то, что готова сказать и ей, и Тимофею. Про нас с тобой они оба знают и решение быть вместе несмотря на этот факт приняли сами.

— Мозгов у них еще нет, чтобы решения принимать.

— Пожалуйста, Дань. Я понимаю, что я сделала тогда, но не мсти мне через собственную дочь, она точно не виновата в том, что я выбрала его когда-то, а не тебя.

— Поезжай на работу, Ань. Твои спортсмены уже ждут тебя, а мои — меня.

— Лёв!

— Мы закончили, — грубо отрезает папа, а я на цыпочках крадусь по дорожке в дом, чтобы скорее спрятаться, пока отец меня не спалил.

Однако мне это не удается, папа догадывается, что я все