Джервазо, с которым у нас состоялся типичный для него «телеграфный» диалог. Джервазо сам не водит и в прессе высказывался об автомобилях критически. Во время визита он открыл мне истинную причину своей неприязни, которая порадовала бы последователей Фрейда: оказывается, в средней школе девушка его мечты предпочла ему, лучшему в классе, другого парня – полного идиота, но с машиной[197].

Однажды, в холодный зимний день, в Маранелло заглянул «неудобный» персонаж, Монтанелли[198]. Мне было любопытно познакомиться с автором множества шпилек в адрес моей команды. Поразительно, как быстро Монтанелли отвечал на вопросы из совершенно разных сфер. Это непревзойденный мастер пера, сомнений нет, и каждый раз, когда у меня не получается сформулировать свою мысль на бумаге, я испытываю к нему зависть. К сожалению, мне не довелось встретиться с Преццолини[199]. Но я благодарен ему каждый раз, когда он обращает на меня внимание, а в своей книге «Флобер» я постарался, пусть и всего на одной странице, выразить уважение к его концепции, имевшей большое влияние в начале XX века. Комментируя «Флобера», в котором я делюсь мнением о полусотне итальянских журналистов, Преццолини написал мне: «Я знал, что собака может укусить человека, но никогда не думал, что бывает наоборот».

Кроме высокопоставленных персон, политиков и писателей за эти годы к нам приезжали и люди из сферы искусства. Про некоторых и не подумаешь, что они любители Ferrari. Например, нашим клиентом был Артуро Бенедетти Микеланджели[200]. В первый раз он несколько смущенно попросил продать ему подержанную Ferrari Berlinetta, пережившую «Милле Милья». Сказал, что на новую у него нет денег. С тех пор он время от времени возвращается в Маранелло – тихий, как призрак, человек с холодной вежливостью и задумчивым выражением лица. Загадочный джентльмен, явно живущий в каком-то своем мире. Кроме того, к нам приезжал Герберт фон Караян[201], чей изящный комплимент я помню до сих пор: «Звук двигателя Ferrari – это такая совершенная гармония, сыграть которую не сможет ни один оркестр».

Среди музыкантов у меня был близкий друг – маэстро Гвидо Кантелли. Благороднейший человек, выросший в семье с очень скромным достатком[202], но благодаря упорной учебе, трудолюбию и невероятной любви к музыке ставший фактически вторым Тосканини[203]. Меня познакомил с ним Пьетро Барилла, владелец завода по производству пасты. Как-то раз, когда Барилла, к тому моменту уже много лет бывший моим клиентом, приехал на завод, он, не скрывая своих чувств, заявил: «Дорогой Феррари, я искренне восхищаюсь вами. Но не могу понять, неужели в Италии не найдется хотя бы трехсот человек, которые думают так же, как я?» Я удивился: «Что вы имеете в виду?» «Все знают, – объяснил Барилла, – что Ferrari испытывает финансовые трудности, поэтому вам непросто продолжать участвовать в гонках и поддерживать репутацию итальянского автоспорта. Если бы триста человек раз в год покупали у вас по машине, как это делаю я, разве эта проблема не была бы решена?» Его спонтанная искренность покорила меня, и в следующие годы Пьетро Барилла стал одним из немногих моих близких друзей. Он до сих пор регулярно приезжает в Маранелло вместе с сыновьями Гвидо, Лукой и Паоло, чтобы обсудить технические новинки и успехи Ferrari в гонках.

Как я уже говорил, именно Барилла познакомил меня с Кантелли. Купив Ferrari, маэстро обратился ко мне с просьбой немного поездить вместе с ним и дать несколько советов по вождению. Сразу заметив, как небрежно он переключает передачи и обращается с рулем, я не удержался от замечания: «Будьте осторожны. Машина – как женщина. От нее можно ожидать всего, чего угодно, и предательства в том числе». Наше общение становилось все более теплым, и в конце концов мы стали хорошими друзьями. Он очень поддержал меня, когда умер Дино. И поделился болью, которую испытал сам: его внук в 12 лет скончался от порока сердца. Горестную весть он получил на пароходе, перед самым прибытием в Нью-Йорк. Следующим вечером ему предстояло выйти на сцену и дирижировать на важном концерте. Импресарио, видя подавленное состояние маэстро, предложил перенести выступление или найти ему замену. Но Кантелли не мог не выполнить взятое на себя обязательство, данное теперь уже не только другим, но и самому себе. «Поверь, Феррари, – сказал он мне, – никогда в своей жизни я не дирижировал так, как в тот вечер. И еще никогда моя музыка так не звучала. Потому что я посвятил ее своему внуку».

Гвидо Кантелли трагически погиб в 1956 году в Орли, когда, уже добившись мировой славы, собирался вернуться в Штаты[204]. Его смерть стала для меня ударом. И я не мог не упомянуть Гвидо в своей речи, произнесенной в присутствии тогдашнего министра труда Эцио Вигорелли. «Я часто задавался вопросом, – начал я, – как влияют наши победы на отношение к Италии за рубежом? Об этом спрашивал меня и человек с большим сердцем Гвидо Кантелли 14 ноября прошлого года, в моем кабинете в Модене, когда мы вместе читали статью в Stampa sera от 4 июня. В статье за авторством Уитмена Бассоу, написанной в Москве, говорилось: “На приеме также присутствовал Шепилов, только что назначенный Министром иностранных дел. Он дружески беседовал с итальянским послом. Когда один журналист спросил его, что может сделать Италия для улучшения отношений с СССР, Шепилов ответил: «Пришлите нам труппу из Ла Скала и пару гоночных Ferrari – и мы будем благодарны Вам всей душой”. Меня поразили эти слова – а больше всего то, что Шепилов поставил рядом именно эти два символа Италии. Как жаль, что их не слышал человек, который мог бы привезти в Москву и Ла Скала, и Ferrari. Но Гвидо больше нет с нами. Мне осталось лишь предложить парочку Ferrari нашему министру иностранных дел, чтобы он как-нибудь передал их в столицу Страны Советов и возродил в нашей душе надежду на хорошее взаимопонимание между странами и уверенность в светлом будущем».

Та речь вызвала немало критики: одни назвали меня коммунистом, другие – подхалимом. Прошло еще четыре года, и Fiat, задолго до строительства завода в Тольятти, отправил в Москву Fiat 2300 – наглядную демонстрацию того, на что способны итальянские трудящиеся. Машину подарили Хрущеву во время его визита в Турин. Меня этот жест заставил улыбнуться. Устрой мы гонку между Fiat и Ferrari, мои машины выиграли бы ее без проблем.

Говорят, что особую любовь к дорогим машинам питают теноры. Может, так оно и есть, ведь машины, подобные Ferrari, сегодня такая же роскошь, как еще совсем недавно четверка лошадей. С выдающимися тенорами я тоже знаком. Помню Ди Стефано и Корелли – они очень непохожи друг на друга, но оба очень приятные. Как и Марио Дель Монако, они ездили на Ferrari. Джузеппе Ди Стефано искренне обожал автомобили и говорил о них как знаток и ценитель качества. Ferrari он покупал не для создания имиджа, а ради собственного удовольствия. Если говорить о характере, то, на мой взгляд, Ди Стефано – это сицилиец, который почувствовал себя в своей тарелке, лишь став миланцем. Франко Корелли – статный, красивый и знающий цену своей красоте, выбирал автомобиль как обстановку гостиной: думал в первую очередь о форме кузова, тщательно изучал оттенки цветов для отделки салона, предпочитая те, которые отвечали его эстетическим вкусам и требованиям моды. Принимая эффектные позы, Корелли не раз фотографировался в Маранелло рядом с самыми красивыми машинами. А потом вновь становился скромным человеком, искренним