Он чувствовал в правой руке приятную тяжесть разделочного ножа. Ножа, который избавил его от условностей и сделал свободным. Ножа, который теперь стал для него всем – и его совестью, и его жизнью.

Широко улыбаясь, Антон повернулся и бодро зашагал к двери. Теперь он знал, куда идти и что делать. Одного лишь не знал, одного лишь не заметил Антон – того, что из его носа вновь хлынула кровь; широкий алый поток сбежал по губе и закапал на грудь, на пол.

Кровь бежала так сильно, что быстро пропитала ворот свитера Антона, но он ничего этого не видел и не чувствовал. Онемение, подобное анестезии, охватило все его тело. Он пинком открыл дверь и вышел в коридор.

Витя Хворостов открыл глаза и уставился в темную стену термопалатки. Затем скосил глаза на Дмитрия и хрипло спросил:

– Что случилось?

Буров сидел на раскладном стуле с подогревом и разглядывал свои ободранные в кровь руки. Услышав голос друга, повернул голову, радостно взглянул на Хворостова:

– Я рад, что ты очнулся.

– Я тоже. Но… что случилось?

– Мы перевернулись. Ты был без сознания. Я поставил термопалатку и перенес сюда все наши вещи. Включая сани.

– Как… – Голос Виктора сорвался, но он собрался с силами и начал заново: – Как… такое могло произойти?

– Локационная система накрылась. Мы сбились с пути и налетели на ледяной торос.

– Ясно… Снегоход?

Дмитрий вздохнул:

– Разбит.

Хворостов закрыл глаза. Полежал так немного, потом снова их открыл.

– Это я… я виноват.

Дмитрий дернул щекой:

– Глупости.

– Я сидел за рулем.

– Если бы за рулем сидел я, случилось бы то же самое. Во всем виновата метель. Метель и чертова техника, которая подвела в самый ответственный момент.

Виктор облизнул губы, скосил глаза на свое тело, вытянутое на спальном мешке и укрытое сверху другим.

– Я… сильно расшибся?

Дмитрий сдвинул брови и нехотя ответил:

– Сильно.

– Ноги?

– Нет.

– Тогда… спина?

Дмитрий кивнул:

– Да.

Виктор снова закрыл глаза. На лбу его, несмотря на холод, выступили капли пота. Из краешка глаза выкатилась мутная слеза и стекла на висок.

– Ты не должен отчаиваться, – услышал он ободряющий голос друга и напарника. – Когда мы отсюда выберемся, я отправлю тебя в лучшую клинику мира. Ты встанешь на ноги, или я не Дмитрий Буров!

Полежав немного молча, Виктор снова открыл глаза. Посмотрел на темную стену термопалатки, потом едва слышно спросил:

– Помощь уже идет?

Дмитрий нахмурился и нехотя проговорил:

– Пока нет. То есть… я не уверен. Пробовал связаться по спутниковому телефону, но, думаю, меня не слышали. Телефон сильно поврежден. Так же, как все остальное.

– Включая меня, – мрачно пошутил Виктор. Посмотрел на друга тускло мерцающими глазами и спросил: – Что ты намерен делать?

– Попробуем вернуться к станции. Мы ведь вроде отъехали недалеко.

– Километров на двадцать, – хрипло сказал Виктор.

– Вот именно. Что такое двадцать километров? Пустяк! К тому же метель стала меньше. Может быть, скоро закончится?

– Мы в низине, – слабым и каким-то отрешенным голосом проговорил Хворостов. – Наверху метель бушует вовсю. Откинь полог палатки, хочу посмотреть.

Дмитрий протянул руку и откинул полог.

Метель здесь и правда была меньше. Слева виднелись торосы. Справа поблескивал глетчер. Метрах в пяти от палатки, поглядывая на нее отвратительными желтыми глазами, сидели на снегу сизокрылые полярные стервятники – бургомистры. То и дело они принимались пищать и щелкать мощными желтыми клювами, однако близко к термопалатке подходить боялись.

– Ждут … – хрипло проговорил Хворостов, силясь приподнять голову. И добавил с усмешкой: – Что ж, скоро дождутся…

– Не говори так, – сухо обронил Дмитрий, – ты выкарабкаешься.

Он опустил полог и закинул крючок на скобу.

Виктор хотел что-то сказать, но силы покинули его, и он впал в забытье.

А когда снова очнулся и открыл глаза, увидел, что Дмитрий пытается разжечь примус, но, похоже, спички отсырели, а керосин, смешавшись с талым снегом, никак не хотел гореть.

– Дима… – Хворостов облизнул распухшие, посиневшие губы. – Похоже, мне конец… Жаль будет оставлять тебя одного, но…

– Не говори ерунды, – небрежно сказал Дмитрий. – Сейчас я разожгу примус и накормлю тебя горячей едой.

Виктор чуть заметно качнул головой:

– Нет. Мне… тяжело дышать… Думаю, я сильно поломался…

На глазах у Дмитрия выступили слезы. Он вытер глаза рукавицей.

– Я попытаюсь зажечь примус.

– Подожди…

– Что?

Виктор собрался с силами и повысил голос, чтобы придать ему вескости:

– Ты со мной пропадешь… Оставь… оставь меня здесь…

Дмитрий удивленно вскинул брови:

– Ты что? А ну-ка перестань! Лежи и отдыхай. А я зажгу этот чертов примус!

И Дмитрий продолжил бесплодные усилия. Несколько раз останавливался и напряженно прислушивался. Ему чудилось, что кто-то ходит вокруг палатки. Раза два он выглядывал на улицу, но никого, кроме падальщиков-бургомистров, не видел.

Когда выглянул на улицу в третий раз, бургомистры были совсем рядом с палаткой. Сидели на снегу и смотрели на Бурова своими отвратительными бездушными глазками.

– Прочь! – крикнул на них Дмитрий. – Пошли вон!

Он схватил комок снега и швырнул в падальщиков. Птицы отпрыгнули метра на два, но не улетели. Буров чертыхнулся и снова запахнул полог палатки.

Когда Дмитрий повернулся к Хворостову, тот по-прежнему лежал неподвижно. Но теперь бледное лицо его было сведено судорогой, а в глазах застыла такая боль, что Буров вспотел от страха.

– Дима… – прохрипел вдруг Хворостов.

Дмитрий подскочил к другу и взял его за руку.

– Я здесь! Здесь!

– Кажется… я все.

Дмитрий сжал руку Хворостова и отчаянно проговорил:

– Держись! Прошу тебя, старик, держись!

Лицо Виктора посерело и перекосилось.

– Мне… больно, – хрипло выдохнул он.

– Я вколю тебе обезболивающее… Сейчас…