вреда городу, и только стены двух домов получили пробоины, жителям же не было причинено никакого вреда.

Это беспокойное время продолжалось более двух месяцев и сопровождалось частыми обысками, причем отбирали оружие и водку. Оружия у нас не было, но водки удалось достать целую четверть. Если мы ее спрячем в номере, думали мы, то ее легко найдут, и мы решили оставить четверть на виду, поставив ее на подоконник, но бросили в четверть несколько кристалликов марганцовокислого калия, и все принимали водку за денатурированный спирт, а мы с удовольствием ее пили, так как от небольшой примеси никакого привкуса не было.

А пока мы сидели у себя в номере, я занялся составлением различных маленьких проектов и клеил из картона модели, нарисованные акварелью.

В конце марта как-то распространился слух, что на вокзал Винницы приехали немцы. Говорили, что их приехало всего двадцать человек, но они имели такой внушительный вид, что одним приказанием очистили вокзал от толпы, велели вымыть полы, постелить чистые скатерти и поставили у входа на вокзал часовых. Лично я видел лишь двух немецких часовых очень маленького роста со стальными шлемами на головах и громадными ружьями в руках. Они стояли по бокам входа на вокзал со стороны площади, а на площади толпились несколько сот человек и внимательно созерцали немцев. На другой день Винницу заняли австрийские войска и, надо сказать правду, установили в ней образцовый порядок. Все магазины, кафе и рестораны открылись, жители вышли на улицы и бульвары, на которых через день играл оркестр военной музыки. В городе появилась определенная власть в виде коменданта, занявшего со своей канцелярией помещение, близкое к центру города. В Виннице было поместье какого-то польского магната, который, как говорили, был даже дальним родственником Франца-Иосифа. Большой дом этого магната разграбили и унесли всю мебель. Австрийским комендантом был отдан приказ о немедленном возвращении растащенного имущества, и солдаты стали приносить большое количество мебели, оставляя ее в саду перед домом. Между прочими предметами принесли и рояль, я видел, как австрийский офицер, усевшись под открытым небом, разыгрывал веселые вальсы Штрауса. Жизнь текла обычным порядком. Мы начали всячески хлопотать о нашем скорейшем отъезде в Москву, потому что дела никакого тут для нас больше не было. Однако железнодорожное сообщение еще не было восстановлено, и нас кормили обещаниями, что скоро пойдут поезда на Киев. А пока мы сидели у себя в номере, и я занялся составлением различных маленьких проектов и клеил из картона модели, нарисованные акварелью; потом я подарил эти макеты в местную мужскую гимназию.

Наконец, в конце мая или в начале июня мы могли выехать в Киев. Перед отъездом я купил мешок белой муки и должен был получить разрешение коменданта на вывоз этого продукта. Я пошел в канцелярию австрийского коменданта и был чрезвычайно любезно встречен его адъютантом, который говорил на чисто русском наречии. Он выдал мне записку за подписью коменданта и с печатью о разрешении вывезти пуд муки. Интересно, что когда мы приехали в Москву и на вокзале после осмотра наших вещей не хотели пропускать мешок с мукой, то я ради курьеза показал записку коменданта, и по этой записке муку пропустили. У меня до сих пор цела эта знаменитая записка австрийского коменданта в Виннице, которая имела значение даже в Москве. Перед отъездом из Винницы я хотел купить несколько кусков мыла и пошел в парфюмерный магазин, где всегда лежало большое количество кусков туалетного мыла. Мне продали только один кусок: австрийцы после занятия города скупили все мыло для отсылки в Австрию и Германию. На Винницком вокзале, охраняемом солдатами, был полный порядок, и австрийские солдаты, отстраняя толпу, с подчеркнутой любезностью помогли нам пройти через двери на платформу. Когда мы подъезжали к Киеву, то еще не знали, где нам можно будет остановиться. Нам рекомендовали отправиться прямо в помещение какого-то бывшего учебного заведения, занятого теперь для охраны гетмана, где могли найти себе приют все приезжающие офицеры. Мы так и сделали, отправились по указанному адресу и без всяких препятствий проникли в обширные спальни, где нашли две свободные кровати и необходимую умывальную комнату. Здесь мы переночевали две ночи, а затем, встретив на улице знакомого инженера, у которого был номер в гостинице и который уезжал на юг, мы договорились об уступке нам его комнаты. Хотя и со значительными препятствиями, проявленными администрацией гостиницы, но мы все же заняли номер и очутились в более благоприятных условиях. В Киеве пришлось пробыть еще несколько дней в ожидании какого-то санитарного поезда, шедшего не до самой Москвы, а до какой-то станции, занятой красными войсками. Наш поезд остановили за полверсты до этой станции и с помощью солдат, исполнявших обязанности носильщиков за очень высокое вознаграждение, мы со всеми вещами добрались до станции. Здесь мы в первый раз купили газету «Правда» и вошли в курс тех событий, которые имели место в Москве с октября прошлого года, и о которых мы имели весьма скудные, неверные и преувеличенные сведения со слов людей, случайно проникавших из Москвы на юг. В Москву мы приехали почему-то через Белорусско-Балтийский вокзал, и звозчик, получивший от нас царскую двадцатирублевую бумажку, доставил нас со всеми вещами домой, в Денисовский переулок.

Глава тринадцатая

У нас на квартире, где жили наши родственники, оставалось все в порядке; в нижней квартире жил какой-то инженер с семьей. Денег ни в доме, ни у нас почти не было, и пришлось продать кое-что из вещей. Служба моя в банке окончилась, там были уже новые хозяева, и началась ликвидация учреждения. На Брянском вокзале, который уже был освобожден от госпиталя и служил своему прямому назначению, шли кое-какие работы под руководством незнакомого мне инженера, успевшего выдвинуться. Банк, в котором у меня оставался текущий счет, денег не выдавал. Сейф, в котором у меня оставались серебро в виде ложек и ножей и золотые вещи жены, был недоступен. В доме моего отца, который умер в конце 1917 года, жили мои сестры и тоже сидели без денег. В военно-инженерном управлении, которое теперь называлось управлением по квартирному довольствию войск, меня встретили новые лица, и дело там, по-видимому, не налаживалось. Обдумывая положение, я пришел к выводу, что изречение «Кто не работает, тот не ест», совершенно реально, и в данном случае весьма жизненно, а так как все работы по моей специальности были окончены, то, следовательно, надо идти служить у нового правительства. Оказалось, что осуществить это намерение не