Клавдия чихнула и продолжила:

– Сын ничего про Варю не знает. И он уверен, что Майю из окна не ты, а Афанасий вытолкнул. Я ему так в ту ночь объяснила и сумела убедить парня молчать, сказала: «Плохо будет не Фасе, его родители отмажут. Я пострадаю, меня во всем обвинят, милицию подкупят, судью. Окажусь из-за принципиальности сыночка на зоне! А если и не посадят твою мамашу, то мы с голоду умрем. Сергей увезет Афанасия, Ксения из-за тебя на меня разозлится, выгонит. Куда мне идти? В стране безработица. Полы мыть в туалете на вокзале и то не устроишься». Парень меня выслушал, молча в свою комнату ушел. Утром сказал:

– Ты мне мать, поэтому я рта не раскрою. Но жить с тобой в одном доме не могу. Да, я не любил Майю, сестра была плохим человеком. Но отнимать жизнь у нее никто права не имеет. У нас с тобой разные моральные принципы. Прощай.

И уехал. Я из-за тебя, Алевтина, потеряла Никиту. Что у меня впереди? Старость! Еще пока дерево крепкое, но скоро труха посыплется. Ты богатая, я бедная. На пенсию мне не выжить. Поэтому вот мое условие: я молчу, правду никому не сообщаю, она со мной умрет. Но только в случае получения ежемесячного пособия от тебя. Или твоего мужа. Мне без разницы, кто его присылать станет. Есть деньги – ты на свободе. Нет денег? Ты в тюрьме. За убийство срока давности нет. А уж как ты с Риткой договоришься… Это без меня. Короче, сама решай, как поступишь. И мне понятно, что ты Афанасия отравила. Странно, что не сразу, а через столько лет. Но повод был, боялась ты, что сын всем правду откроет. А чем тебе Антонина помешала? Эк ты своих детей-то ненавидела!

– Хорошо, – вымолвила ее собеседница, – завтра получишь плату за сентябрь.

Послышался звонок телефона, потом голос Кирпичниковой:

– Уже иду. Извини, Сережа, я так разнервничалась от беседы с детективами-идиотами, которых ты нанял, что желудок взбунтовался. Бегу!

Послышался стук каблуков, хлопок двери.

– Ля-ля-ля, – пропела Клавдия.

Потом что-то зашуршало, заскрипело, стукнула створка, повисла тишина.

– Более никаких звуков, – сказал Филипп, – до момента…

Фил открутил кукле голову и залез рукой внутрь туловища.

Раздался скрип двери, шаги, потом мой голос:

– Вот она! Фу! Ну я коза! Повесила и забыла.

Звуки стихли.

– Очень самокритично, – ухмыльнулся Вовка, – а еще ты вчера перепутала кнопки в потрохах «младенца», звук ему отключила, но активировала диктофон.

– Впервые сталкиваюсь со столь подлыми бабами, – возмутилась я, – ум отказывается верить! Алевтина сначала обманывает Сергея, врет, что забеременела от отчима.

– Бог шельму метит, – перебил меня Володя, – лгунья понятия не имела, кто отец санитара, решила охмурить парня, вызвала у него к себе огромную жалость. А потом выяснилось, что ее сын Афанасий Сергею брат по отцу. Мерзкая история.

– Это лишь начало, – вздохнул Фил, – потом наша мадам зарезала Варю, свалила ответственность на сына. Выкинула из окна Майю, и снова виновен оказался Афанасий. Прелестная дамочка решает свои проблемы просто: нет человека, нет и проблем. Надо ехать к Кирпичниковым. Похоже, мы нашли убийцу Афанасия. Интересно, чем мамаша сына угостила?

– Супруга Сергея монстр, но трудно представить, что мать лишила жизни своего ребенка, – вздохнула я.

– Лампудель, тому много примеров, начиная с классической литературы, – заметил Фил, – вспомни пьесу «Медея». Еще в древности подобные бабенки встречались.

– Ты читал Еврипида? – изумилась я.

– Правда странно? – усмехнулся компьютерщик. – Парень, который день-ночь сидит, уставившись в экран, пьет безостановочно кофе, вместо завтрака-обеда-ужина лопает печенье, капает капучино на стол, сыплет крошки на клавиатуру, рубашку меняет раз в году, носки и того реже. И этот человек читал Еврипида! Лампа, успокойся, я в Википедии краткое содержание просмотрел.

– Прости, пожалуйста, – смутилась я, – не хотела тебя обидеть. Просто думала, что люди давно про древнегреческую литературу забыли.

– Не поверишь, пьесы Эсхила, Аристофана, Софокла до сих пор в театрах идут, – усмехнулся наш гений.

– И ты не капаешь кофе на клавиатуру, носишь чистые сорочки, – замела я хвостом. – Теперь вопрос по нашему делу. Афанасия мамаша убила, потому что боялась, что сын ее выдаст. Странно так долго ждать, прежде чем расправиться с тем, кого оболгала много лет назад. Тут есть мотив. Но при чем здесь Антонина?

– Возможно, с дочерью тоже связана какая-то дурная история, – предположил Вовка, – просто мы до нее не докопались. И почему никто из нас не додумался проверить тщательно биографии старших Кирпичниковых? Отчего поверили россказням Алевтины, которая Лампе не моргнув глазом соврала, что ее свекор и свекровь деревенские люди? И наврала про отчима-насильника?

– Ну… – протянула я. – В свое оправдание замечу: дама очень убедительно песню пела.

– Бабушки-дедушки Афанасия давно в могиле, – стал оправдываться Фил, – они ни с какого боку в этой истории. Нас интересовали Алевтина и Сергей!

– И поэтому мы не порылись в сведениях об их родителях? – усмехнулся Костин. – Косяк, ребята! Плохая работа.

– Почему сам о них не вспомнил? – спросила я. – Велел бы проверить, и правда наружу бы выплыла.

– Давайте лучше поедем к Кирпичниковым, – сразу сменил тему Костин, – не ошибается тот, кто не работает.

– Дело к ночи, а у нас гости? – мрачно спросил Сергей Леонидович, видя, как мы группой входим в гостиную. – Выражение ваших лиц не предвещает ничего хорошего.

Филипп положил куклу на стол.

– Кратенько введу вас в курс дела. Эта игрушка получена дочкой Лампы и Макса в школе. Она имитирует младенца. Со всеми его приколами. Вопль «новорожденного» всем в доме надоел. Романова попросила меня объяснить, как отключить звук, я ей помог. Но Евлампия сдвинула рычажок не в ту сторону. Крик стих, зато включился режим диктофона. Изучив инструкцию, я понял, что его активируют, чтобы подслушивать, как ребенок ведет себя в отсутствие взрослых. Диктофон может работать одновременно с куклой, мать слышит, как девочка реагирует на игрушку. Вообще-то компьютер внутри ляльки постоянно ведет запись. Но чтобы ее прослушать, надо обладать кое-какими компьютерными знаниями, подключить «новорожденного» к ноутбуку. Не каждая тетушка на это способна. Поэтому сделан еще и облегченный вариант, простой диктофон…

– Я торопилась на работу, – влезла я в беседу, – забежала перед совещанием в дамскую комнату, повесила пакет с куклой на крючок и забыла его. Вспомнила о «ребенке» не сразу. А когда забрала его, то услышала…

– Сейчас сами оцените, – остановил меня Филипп и включил запись.

Сергей Леонидович молча выслушал беседу жены с Жестянкиной и спокойно сказал:

– Информация мне давно известна. Я был крайне наивен, когда встретил Алю. Ее история об отчиме меня в самое сердце поразила. К тому же я начитался всяких книг, переполнился благородными идеями. Во времена моей юности в СССР верить в Бога было чревато большими неприятностями. На Пасху, день Святой Троицы и прочие церковные праздники у храмов дежурили комсомольские отряды. Они составляли списки тех, кто на службу пришел, отправляли доносы в деканаты. Многие вылетали из вузов за участие в литургии. А я, как все недоростки, бунтарь, с отцом поругался, ушел санитаром работать, комнату в избе снял. И решил в придачу верующим стать. Охота мне было наперекор всем идти. Мотивация моих походов в храм такова: если это делать нельзя, я это непременно сделаю. К вере в Бога это желание ни малейшего отношения не имело. Я на службу шел с гордо поднятой головой, по сторонам оглядывался: смотрите все, какой Кирпичников герой. Настоящим фарисеем был в те годы! Но я тогда слова «фарисей» не знал. Удивительно, но отважного воина Христова ни разу на заметку комсомольские дружины не взяли. Господь дурака хранил. Настоятель храма, где я демонстративно больше всех себя крестным знамением осенял, заметил меня, начал со мной разговаривать, книги разные давать. Умный батюшка сразу понял, кто перед ним, но, наверное, подумал: юноша пришел в храм из бунтарства, но может остаться в нем, поверить в Господа. Я начитался церковной литературы, а там повсюду: смирись, прости ближнего, люби всех. В голове у меня образовался компот из обрывков знаний по православию. Еще я хотел все делать наперекор отцу и мечтал продемонстрировать окружающим свою невероятную доброту. Мысль купить хозяйке избы, где я жил, батон хлеба и пачку масла, в голову мне не пришла. Разве это дело? Ерунда.