У Рэя Чарльза был свой, наработанный годами способ распознавания привлекательной женщины по изгибам ее ладони. Он брал ее руку в свои и нежно изучал пальцами. Похоже, он ни разу не ошибся. Хотя о вкусах не спорят.

Сегодня я выбралась на «Авиатора» — номинированную на «Оскара» в одиннадцати категориях экранизацию биографии Говарда Хьюза. Вроде все в этом фильме как надо, но все же как-то пресно. Превосходно сыграл Леонардо Ди Каприо, но сам фильм все равно не заводит. Три часа вы наблюдаете за великим провидцем, одержимым мечтами, которые могут прийти в голову лишь избранным. Но в голове остается лишь история сумасшедшего миллионера, наделенного гениальными способностями. И все. Я задумалась: почему? Может, потому что режиссер хотел сравняться с героем фильма? В «Авиаторе» есть сцена, в которой мучимый манией преследования Хыоз сначала по привычке выпивает молоко из бутылки, а потом в нее писает. Но Скорсезе этого не достаточно, ему нужно произвести эффект, и поэтому через мгновение мы видим целый ряд бутылок с мочой. Наверное, хорошо, что не он делал фильм о Рэе Чарльзе.

Фильм, в котором главным является герой. В прямом и переносном смысле слова. Должно быть, именно поэтому из фильма «Авиатор» мы ничего не узнали о матери Хьюза, властной, патологически привязанной к сыну. Связанной с ним чем-то вроде эмоционального кровосмешения. О его неудачных браках мы тоже ничего не узнали. И о том, что первые свои изобретения он сделал, когда ему было десять лет, и что умер он в возрасте семидесяти с небольшим лет в абсолютном одиночестве. Это так не по-голливудски.

С уважением,

МД

Чикаго—Франкфурт, на борту самолета «Люфтганзы», воскресенье, ночь

Малгожата, Вы говорите: Рэй Чарльз…

Я уверен, что он бывал, и притом не раз, в «Blue Chicago». По пути в аэропорт я попросил таксиста-индуса задержаться на минуту у «магазина с музыкой». Там я купил последний диск Рэя: «Ray Charles: Genius Loves Company». В частности, его дуэты с Натали Коул, Норой Джонс, Дайаной Кролл и Ван Моррисоном. Жду не дождусь, чтобы послушать все целиком за бокалом хорошего вина. Фильма пока, к сожалению, не видел. Слишком редко получается теперь выкроить время на кино. Посмотрю сразу же после прилета. Ну, может, не сразу, но в самое ближайшее время. Сразу из аэропорта я помчусь в институт, на работу.

Столько планов по прибытии. Я пока что только час в самолете, а чтобы послушать, а потом и увидеть Рэя, должен благополучно долететь. А в этом я никогда не уверен…

Сижу на месте 18Н в экономклассе «боинга» «Люфтганзы». Подо мною примерно десять километров до поверхности Атлантического океана. За бортом самолета минус 55 градусов по Цельсию, и самолет за час преодолевает около тысячи километров. Такую информацию дал сам командир воздушного судна Шнайдер. Я всегда прерываю текущие дела и внимательно вслушиваюсь в голос командира. Вне зависимости от того, на каких авиалиниях я нахожусь и какая фамилия у командира воздушного судна, говорят везде и всегда почти одно и то же. Я прекрасно знаю, что он скажет, я знаю температуру за бортом лайнера, знаю, с какой скоростью и на какой высоте мы летим. Но больше, чем содержание речи командира, меня интересует то, каким голосом он это скажет. Мне нравится, когда он говорит это спокойным голосом уверенного в себе человека, у которого все находится под контролем. Нравится, когда он говорит внушающим доверие тоном опытного психотерапевта. Меня очень беспокоит, когда я слышу печальный или усталый голос пациента упомянутого психотерапевта. Тогда у меня в голове появляется тревожная мысль, что, быть может, командир переживает как раз свой худший эпизод депрессии и не слишком цепляется за жизнь. Я не хочу (знаю, что это покажется Вам абсурдным и истеричным) умирать из-за чьей-то депрессии…

Я боюсь летать, но, с другой стороны, не могу представить свою жизнь без авиаперелетов. На самом деле, для того чтобы я мог заниматься своим делом, мне нельзя не летать. Я работаю в глобализированной фирме, у которой есть свой наблюдательный совет в Амстердаме и дирекция недалеко от Сан-Франциско. Я работаю в интернациональной команде, готовящей серьезный проект на трех континентах, я провожу отпуска на далеких островах и в последнее время, в связи с рекламной кампанией моих книг, часто езжу из Франкфурта в Польшу. Без самолетов я не смог бы быть в 17.00 в пятницу за компьютером в своем бюро во Франкфурте-на-Майне, в 23.00 — в варшавской гостинице и в понедельник утром, в 10.00, снова в рабочем кабинете во Франкфурте. Я вынужден летать. Если бы не самолеты, я не смог бы оказаться там, где я должен или хотел бы присутствовать. Хоть и летаю часто, но летать боюсь. Каждый раз, когда я занимаю свое кресло в самолете, я отдаю себе отчет, что оказался внутри очень сложного устройства, которое состоит из миллиона разных деталей, и что эти более миллиона деталей должны работать и безукоризненно взаимодействовать. Кроме того, самолет, как сложное устройство, не может обойтись без специальных компьютерных программ, а мне, как информатику, прекрасно известно, что любая компьютерная программа способна подвести, и когда это произойдет — только вопрос времени. Достаточно появиться пограничным условиям, которые не мог предвидеть программист. Кроме того, после 11 сентября в каждом самолете — я уверен в этом — над рядами кресел носится дух какого-нибудь террориста…

Каждый раз, когда я сажусь на свое место и пристегиваюсь ремнем безопасности, я испытываю ощущение частичной, но неизбежной потери контроля над собственной судьбой. Тогда я нетерпеливо жду, пока мы не окажемся на высоте и командир воздушного судна не успокоит меня своим голосом. Раньше я старался успокоить себя сам. Сначала в аэропорту, этанолом, содержащимся в красном вине, потом молитвой, произносимой с закрытыми глазами в момент взлета. Молился я и сегодня. То, что я написал Вам о своем страхе, является, в сущности, актом… смелости. Мужчины, о чем Вы знаете лучше меня, выслушав многих разных мужчин в своем цикле «Мастер и Малгожата[50]», редко признаются женщинам в том, что они чего-то боятся, а другим мужчинам не признаются в этом вообще.

Теперь я больше не боюсь. Я слышу знакомый спокойный шум работы двигателей, нет турбулентности, и мы летим на нужной высоте. Успокоил меня и этанол из аэропорта, и голос командира Шнайдера, и вид улыбающихся стюардесс, и те самые минус 55 за бортом лайнера. Когда что-то в течение продолжительного времени не меняется, мы предаемся иллюзии, что так будет до конца. Я достал ноутбук, в наушниках у меня классическая музыка. Приятный не только для слуха, но и для сердца польский акцент: не только Шопен, но и современный Хенрик Миколай Гурецкий со своей «Маленькой фантазией» в аудиопрограмме на трансатлантических рейсах немецкой «Люфтганзы». Пишу Вам, размышляя о своей молитве во время взлета…

Я молился от страха. В этом нет никаких сомнений. Религия и религиозность очень сильно обусловлены страхом. Я считаю, что ни одна религия не возникла бы, если бы человек не испытывал чувства страха. И не хотел бы выжить любой ценой.